Жена Гоголя и другие истории - Томмазо Ландольфи

— Мне нечего сказать тебе, ты все знаешь, я тебе уже все сказала.

— Что?.. Что ты мне сказала? Ты только твердишь без конца: нет, нет, не могу. Скажи уж лучше — не хочешь.

— Да, именно не хочу.

— Неправда, не гневи Бога! Нельзя же всю жизнь лицемерить, скрывать свои чувства! Да разруби ты этот мрачный узел, что иссушил твое сердце! Пускай я безумен, но неужто я не заслужил хоть одного человеческого слова?

— Не мучай меня, Лоренцо!

— Я не мучаю тебя, Марта. Я тебя люблю, а ты мне не веришь, ну что мне сделать, чтоб ты поверила?! Нет, это не просто недоверие, это... я не знаю... это тиранство какое-то... какая-то темная, зловещая сила... Отчего ты так холодна и надменна, точно горная вершина, отчего так эгоистична... Боже мой, что я говорю! Нет, ты чудная, нежная, ты... Ты даже не представляешь, как мне хочется обнять тебя... Ты ослепительна, как снег, и все же от тебя исходит тепло... твои тонкие руки, твои губы, твои лучистые ресницы... Прости, я не то хотел сказать... Господи, я все говорю, говорю — и никакого отклика!.. Я люблю тебя, Марта! Но и ты меня любишь, я знаю это, чувствую по дрожи твоего голоса, по глазам — они не в силах меня обмануть. А раз так...

— Прекрати, Лоренцо, довольно! Ты скоро вернешься в город и даже не вспомнишь обо мне. Когда ты возвращаешься? Почему бы тебе не уехать сейчас же?

— Не говори так, Марта. Ведь ты не только меня мучишь — ты убиваешь себя, да-да, ты сжимаешь холодной рукой свое сердце, чтобы задушить его биение... Ну чего ты боишься? Что я уеду, что забуду тебя? Или ты и впрямь этого добиваешься? Ну скажи мне хоть что-нибудь. Ты боишься, что я разлюблю, а ты будешь продолжать любить меня, и твоя гордость уже сейчас страдает от того, чего нет, чего быть не может? Или ты думаешь... Но ведь я намерен жениться на тебе, Марта, давай поженимся хоть завтра!

— Лоренцо, умоляю, оставь меня! Хочешь, я встану перед тобой на колени?

— Поди сюда, Марта, дай руку.

— Нет, нет! Если ты в самом деле так уверен в моих чувствах, то почему раньше молчал? А теперь поздно...

— Поздно? О чем ты говоришь, почему поздно?

— Потому что я уже стара.

— Ах, Марта, не говори ерунды!

— Это не ерунда, все так и есть, я... Мне трудно объяснить... Было время, когда я действительно могла стать чем-то для мужчины — во всяком случае, для такого, как ты... Но теперь поздно, все в прошлом.

— Ах, вот оно что! Ну хорошо, допустим, когда-то, прежде, в самом расцвете молодости и красоты, ты могла бы дать больше человеку, которого любишь, но разве это причина для отказа? Нет, не может быть, я не верю.

— Но я не люблю тебя, Лоренцо. Вероятно, когда-то я и могла бы полюбить тебя, но не теперь. Теперь не могу и не должна.

— Опять это твое лицемерие! Ты нарочно внушаешь себе, что не любишь меня, что вообще не создана для любви. Откуда тебе это знать, когда ты ни разу не пробовала? «Не могу, не должна!» Кому и что ты должна? И почему ради какого-то выдуманного долга ты хочешь пожертвовать собственной жизнью? Что бы ты ни говорила, я все равно знаю: ты любишь меня. Прошу тебя, ну попытайся хоть на миг забыться, отдаться во власть другому человеку! Попытка — не пытка. А вдруг ты почувствуешь, что это и есть счастье, безопасность, покой, и поймешь, что до сих пор ошибалась во всем? Да, в конце концов, какая разница, кто прав, а кто ошибается, абсолютного блага не существует. Разве не лучше ошибиться, чем всю жизнь провести в одиночестве? Ведь мы оба одиноки. А я не хочу больше одиночества ни для себя, ни для тебя. Оно только осложняет жизнь, оно бесплодно и для ума, и для чувств... кстати, и для твоего пресловутого чувства долга... Поверь, Марта, если мы будем вместе, все пойдет по-другому, все обретет смысл, даже тоска, даже ум — эта самая бесполезная в мире вещь — сможет на что-то сгодиться. Ты мне так близка, даже по крови, ведь мы с тобой двоюродные... Ты всегда казалась мне такой теплой в детстве... Мне иногда кажется, что ты уже моя, зачем же ты все время отдаляешься?..

— Эй, вы, идите сюда, сейчас начнется самая большая потеха!

В комнате, переговариваясь и смеясь, появились граф с управляющим. Влюбленные поспешно отпрянули друг от друга.

Снаружи вновь слышалось лихорадочное бормотание барона, неутомимо сражающегося с призраками.

Парочка продолжила свой диалог чуть позже, в другой комнате, куда я последовал за ними уже намеренно. По фосфорическому свечению Мартиной кожи мне удавалось различать все ее жесты. В глубоком бархатном голосе уже не было прежней холодности, и порой раздавалась дрожь неподдельной и тайной страсти, угрюмой и вспыльчивой гордыни, безнадежной тоски и уныния, неукротимой, ревнивой девственности, являющейся залогом высших добродетелей. Так много всего звучало в этом голосе, что ему явно трудно было выразить мысль, отчего он то и дело запинался и прерывался. Это был голос самой провинции с ее дикими всеподавляющими условностями, требующими постоянных жертв, и набившими оскомину обязанностями. Славная провинция, для которой не существует практических и разумных решений, где никогда не учитываются интересы ни мужчины, ни женщины, где с бессердечным благородством отдают жизнь из-за одного слова, из-за нелепой щепетильности, где ничем нельзя пренебречь и где в речи еще слышны отзвуки былых, не столь вульгарных, как наше, времен.

Фоном для разговора служили разнообразные таинственные шумы.

— Значит, ты все же хочешь загубить свою жизнь, ну почему, Марта?

— Я ее уже загубила... тогда.

— Ладно, давай говорить только о тебе, как будто меня нет... Так почему ты загубила ее тогда?

— Почему? Я... я не знаю. Дура — вот почему! Быть может, ты и прав, во всем виновата гордыня... или я вбила себе в голову, что у меня иное, более высокое предназначение, может, просто никто не тронул мое сердце... Но так или иначе, время прошло и теперь слишком поздно, понимаешь?

— Для чего — поздно? Ты же не растратила себя, наоборот, все эти годы ты копила в душе свои чувства, обогащала их, так что они вот-вот польются через край. Но ты же не напрасно, ты же для кого-то их берегла... Пусть этот «кто-то» — не я, не может же вся эта огромная накопленная сила пропасть втуне? Она должна перейти другому, слабому существу. Разве не в этом цель жизни? У тебя впереди не так уж много лет, подумай об этом. Я знаю, ты не нашла человека достойного... и я тебя не достоин, но... Неужели ты способна вот так отречься от всего, не оставить себе даже ничтожной возможности для наслаждения... Наслаждения, которое ни в коей мере не затронуло бы твоей гордыни? Неужели ты и впрямь хочешь сохранить эту свою драгоценную, никому не нужную девственность на всю жизнь? Но почему — объясни? Отказаться от всего, потому что не можешь получить все, да?

— Да! Или все, или ничего. Можешь считать это бессмыслицей.

— О, если б я знал, что есть человек, достойный тебя, я бы жизни не пожалел, а заставил бы его прийти сюда...

Она сжала руками виски, утопив пальцы в волосах, и угрюмо, отрывисто произнесла:

— Он здесь, этот человек, здесь, сейчас. Это ты, Лоренцо!

— Марта! О Марта, я знал, знал, но уже не надеялся когда-нибудь услышать это от тебя! Повтори. Иди сюда, ближе, дай мне наконец твою руку! Ну, повтори!

— Ладно... в последний раз... Да, это ты, но что с того?

— Как — что с того! Да все! Теперь все стало проще, теперь мы будем счастливы...

— Нет, ничто не стало проще. Наоборот, все осложнилось... ужасно, невыносимо.

— Брось, Марта, к чему такие мрачные мысли? Ты же видишь, как я счастлив! И ты счастлива — иначе и быть не может! Марта, сестра, невеста, любимая... поцелуй меня.

— Оставь, Лоренцо, ты с ума сошел! Нет, оставь меня, я не хочу... не хочу!

— Ну один поцелуй, нежный, сестринский!

— Нет, оставь меня, пожалуйста. Нет... Ну нет же!

В голосе слышались близкие слезы. Она судорожно обвилась вокруг Лоренцо, ища его губы и при первом же прикосновении отстраняясь, потом упиралась локтем ему в грудь, закрывала его рот ладонью и тут же вновь притягивала к себе его голову, ласкала, гладила, томно изгибалась, пытаясь ускользнуть и одновременно прижаться к нему еще крепче. И все время повторяла едва слышным, срывающимся шепотом:

— Ну, пожалуйста, прошу тебя!

Наконец резким движением она высвободилась из его объятий. Затем опять придвинулась близко-близко, почти коснувшись лбом его лица, и внезапно охрипшим, но твердым голосом проговорила:

— Вот что, Лоренцо... ты должен меня выслушать.

— Каждое слово, казалось, стоило ей огромного усилия. — Я люблю тебя, люблю больше жизни. Ты это знаешь, но тебе хотелось услышать это от меня... Ты ведь именно таких слов ждал — вот я их сказала. Но на этом покончим... Я люблю тебя больше жизни, но не больше, чем... Понимаешь, что-то здесь, внутри, сильнее меня, и это «что-то» властно требует жертвы — не одной, многих жертв. Нет, погоди, не перебивай, ты должен выслушать. Я люблю тебя, но никогда не буду твоей. А если я вдруг уступлю тебе, если проявлю слабость... или силу — называй как хочешь — и уступлю, то убью тебя тут же, на месте, клянусь. Да, Лоренцо, любовь моя, убью, и ничто меня не остановит. Я не могу объяснить почему, но это так... никто, слышишь, никто не вправе сказать, что овладел мною.