Сергий Радонежский. Личность и эпоха - Константин Александрович Аверьянов

архимандритью по великаго князя слову и на преболшии санъ оустремися и на превысокыи степень стареишиньства, на дворъ митрополичь взыде и ту живяше, пребываше съ всякою областию, елико доблеетъ и достоить митрополиту владети, то темъ всемъ владеяше Митяи».[686]

Из других источников выясняется, что едва митрополит Алексей умер, в Константинополь к патриарху Макарию было направлено посольство для предварительных переговоров об утверждении Митяя. Сделать это нужно было как можно быстрее, поскольку свои притязания на освободившуюся после смерти Алексея митрополичью кафедру высказал находившийся в Киеве Киприан. В столице Византии москвичам удалось достичь желаемого. Из соборного определения 1389 г. становится известно, что патриарх Макарий «как скоро узнал, что он (митрополит Алексей. – Авт.) умер, тотчас написал в Великую Русь, что он не принимает кир Киприана, а предает ту церковь своею грамотою архимандриту оному Михаилу, о котором знал, что он находится в чести у благороднейшаго князя кир Димитрия, и которому, кроме рукоположения, вручил всю власть над тою церковию и дал грамоту, чтобы он прибыл сюда (то есть в Константинополь. – Авт.) для поставления в митрополита Великой Руси».[687]

Поездка в Константинополь требовала весьма значительных денежных средств, и Митяй «по всей митрополии съ поповъ дань сбираше, сборное и рожественое и урокы и оброкы и пошлины митрополичи, то все взимаше, готовляшеся на митрополию и тщашеся и наряжашеся ити къ Царюгороду на поставление».[688]

Но, даже собрав требуемую сумму, Митяй не спешил отправляться к патриарху, причиной чему стал целый ряд обстоятельств. В мае 1377 г. скончался давний и непримиримый противник Москвы – великий литовский князь Ольгерд, и на его месте оказался его сын Ягайло.[689] В этих условиях великий князь Дмитрий предпочел не конфликтовать с Литвой в вопросе о назначении нового митрополита вместо скончавшегося Алексея, а решить вопрос по-иному – путем раздела прежде единой Русской митрополии на две самостоятельные: Великой и Малой Руси. Фактически это явилось бы юридическим признанием сложившихся реалий, когда в Москве находился митрополит Алексей, а в Киеве сидел Киприан. Несомненно, что данный план имел для Дмитрия определенные выгоды: церковно-административные границы совпали бы с государственными и, как следствие, это привело бы к большему подчинению Русской церкви власти великого князя.

Однако это желание Дмитрия противоречило прежним соборным определениям Константинопольского патриархата о каноническом единстве Русской митрополии, а также решению 1375 г. о том, что после смерти митрополита Алексея Киприан должен был возглавить всю Русскую митрополию.

Между тем Митяй, фактически взявший церковную власть в Москве в свои руки, получив благоприятный ответ из Константинополя и не дожидаясь формального утверждения в новом сане, «облечеся въ санъ митрополичь и воз-ложе на ся белыи клобукъ и монатию со источникы и съкрижальми и перемонатку митрополичю и печать и посох митрополичь, и просто рещи въ весь санъ митрополичь самъ ся постави».[690] Столь явное нарушение всех церковных канонов, в сочетании с грубостью, высокомерием, злопамятностью и другими негативными личными качествами Митяя, вызвало ропот в среде духовенства: «И бысть на немъ зазоръ отъ всехъ человекъ, и мнози негодоваху о немъ, понеже еще не поставленъ сыи вселенскымъ патриархомъ, но самъ дръзнулъ на таковыи превысокыи степень, и на дворе митрополиче живяше и хожаше въ всемъ сану митрополиче и казну и ризницю митрополичю взя, и бояре митрополичи служахут ему и отроци предстояху ему, и вся елико подобаетъ митрополиту и елико достоить, всемъ темъ обладаша. И нача воружатися на мнихы и на игумены, епископи же и прозвутери въздыхаху от него, глаголющее: воля Господня да будет».[691]

Поневоле взоры многих обращались в сторону Киприана, который решил воспользоваться недовольством духовенства Северо-Восточной Руси и занять де-факто смелым набегом Москву. Среди московских сторонников Киприана был и Сергий Радонежский со своим племянником Феодором. Вполне вероятно, что именно они предложили киевскому митрополиту появиться в Москве.

Весной 1378 г. Киприан выехал из Киева в сопровождении свиты из клириков и слуг общей численностью около 50 человек. Прибыв в четверг 3 июня 1378 г. в пограничный с Русью литовский городок Любутск, он направил Сергию и его племяннику Феодору краткое извещение о своих намерениях: «еду к сыну своему ко князю к великому на Москву». Киевский митрополит осознавал опасность своей поездки и сравнивал себя с ветхозаветным Иосифом: «Иду же, яко же иногда Иосиф от отца послан к своей братии, мир и благословение нося». Киприан не случайно вспомнил о библейской истории, когда Иосиф, будучи послан отцом проведать братьев, был схвачен ими и продан в рабство чужеземцам. Несмотря на советы некоторых членов своего окружения не ехать в Москву, Киприан все же решился пересечь русскую границу: «Аще неции о мне инако свещают, аз же святитель есмь, а не ратный человек. Благословением иду, яко же и Господь, посылая ученики своя на проповедь, учаше их, глаголя: „Приемляй вас Мене приемлет“».[692]

О дальнейшем развитии событий известно из второго послания Киприана Сергию и Феодору, написанного 23 июня 1378 г., то есть через двадцать дней после первого.

Московский князь повсюду имел своих лазутчиков – они перехватили людей, посланных от Сергия и Феодора к Киприану («послы ваша разослал»), – а дороги к Москве повелел закрыть: «заставил заставы, рати сбив и воеводы пред ними поставив».

Киприана тоже кто-то сумел предупредить, но он не повернул назад, а постарался обойти заставы и «иным путем проидох». Его все-таки поймали. Некий московский воевода Никифор ночью у городских стен или уже в самом городе захватил митрополичью процессию из сорока пяти всадников. Обращался воевода с Киприаном бесцеремонно: «И которое зло остави, еже не сдея надо мною! Хулы и над-ругания и насмехания, граблениа, голод! Мене в ночи заточил нагаго и голоднаго». Митрополита заперли «в единою клети за сторожьми», его свиту «на другом месте». Слуг его князь «нагих отслати велел с бещестными словеси»; у них отобрали коней. Самих их ограбили и раздели «и до сорочки, и до ножев, и до ногавиць, и сапогов и киверев не оставили на них», переодели в «обороты лычные» и, выведя за город, «на клячах хлябивых без седел» отпустили.

Ночь и следующий день Киприан провел под арестом («и ни же до церкви имел есмь выхода»). А вечером («смеръкшуся другому дневи»), примерно через сутки заточения, за ним пришли в одежде его слуг воевода Никифор и стражники, вывели его из «клети», сели на коней его свиты и куда-то его повезли. Он думал – «на убиение ли, или на потопление?». Но его просто выдворили из Москвы.

В нервном, сбивчивом письме, написанном по горячим