Другая жизнь - Филип Рот

Как вы думаете, почему он вас так любил?

Уберите из вашего вопроса так, и я отвечу. Я была хорошенькая, молодая умная женщина, и к тому же очень нуждалась в деньгах. Я любила, когда за мной ухаживают мужчины, — я была готова к этому. Я была рядом — жила этажом выше. Вверх-вниз. Он называл лифт по-латыни — deus ex machina.

Я была иностранкой для него, но не настолько, чтобы воспринимать меня как табу или как что-то эксцентрическое. Я была для него иностранкой, к которой можно было прикоснуться, я была для него не так скучна, как моя сверстница американка, к которой он был неравнодушен. Я не отличалась от того класса женщин, на которых он раньше женился, и, насколько я понимаю, если говорить об интересах, мы все были очень схожи меж собой: каждая обладала хорошими манерами, была умной, образованной, сговорчивой; все предыдущие жены неплохо уживались с Натаном, но я была англичанкой, и это обстоятельство делало ситуацию менее привычной. Ему нравилось, как я строю фразы. Перед тем как отправиться в госпиталь, он сказал мне: «Я человек, который влюбился в придаточные предложения». Ему нравилось, как я говорю, — и мои английские архаизмы, и школьный сленг. Как ни странно, все его американки до меня по-настоящему были шиксами, но поскольку я была англичанкой, даже в этом между нами была огромная разница. В «Христианском мире» меня удивило его романтическое представление обо мне. Быть может, человек всегда чувствует это, если читает о себе: если о вас написали, если вас превратили в действующее лицо в книге (если только персонаж не получился крайне отрицательным), сам факт того, что вы стали объектом чьего-то внимания, делает ситуацию загадочно-романтичной. Без сомнения, он преувеличил мою красоту.

Но он не изменил ваш возраст. Его не пугало, что вам двадцать восемь лет. Ему это нравилось.

Всем мужчинам нравится, когда тебе двадцать восемь. Это нравится двадцатидвухлетним мужчинам, и это нравится сорокачетырехлетним мужчинам. Двадцативосьмилетние мужчины также не сильно озабочены этим обстоятельством. Да, это очень хороший возраст. Лучше всего было бы никогда не становиться старше.

Что ж, вы и останетесь такой навек — в его книге.

Да, и у меня останется то платье, в котором я хожу в ресторан. Это совершенно обыкновенное платье, которое было на мне, в своем повествовании он превратил в нечто роскошное и прекрасное. Тот приятный старомодный вечер, который он устроил… У него были прелестные идеи пятидесятых годов о том, как провести выходной вечер в дорогом ресторане с женщиной, которая имеет от тебя ребенка и излучает сияние, отражающее игру гормонов. Как романтично и экстравагантно, как простодушно он преподнес мне браслет на мой день рождения! Какой сюрприз! Сюжет, отражающий исполнение желаний, выглядит весьма трогательным. Теперь уже поздно говорить о том, что я была тронута, но я действительно была растрогана до слез, и это еще мягко сказано. Мы могли бы жить романтической жизнью в нашем доме в Чизике… Я должна вас предупредить, что ему вряд ли хотелось всех этих вещей. Я даже не уверена, что он хотел меня. Он вполне мог желать меня как воплощение придуманного им художественного образа. И все же я думаю, что как бы он ни окрашивал в романтические цвета мою желанность и привлекательность, он изобразил меня очень четко и даже жестоко. Потому что, несмотря на всю свою любовь, он всегда видел ее — мою — пассивность. Я предпочитаю беседы. И да, я очень люблю деньги, я люблю хорошие вещи, я также люблю вести легкомысленный образ жизни, что ему, как я полагаю, вряд ли понравилось бы. Например, возьмем службу с рождественскими песнопениями. В действительности его не было рядом со мной в церкви, как написано в книжке, — там дело происходит в Лондоне, идет рождественская служба, и рядом с ним — жена, настоящая христианка; но смысл его повествования в том, что люди ходят на рождественскую службу просто для того, чтобы поразвлечься и послушать песенки, а не потому, что они верят в Иисуса Христа, или святую Деву Марию, или в других святых, — они идут в церковь, чтобы хорошо провести время. Думаю, он никогда не понимал этого во мне. Мне нравится пассивно наслаждаться жизнью. Я никогда не хотела сделать карьеру, мне было лень хоть пальцем шевельнуть ради этого. Многие люди совершают поступки не из еврейских побуждений или глубоких религиозных соображений — по крайней мере, они думают так, но на самом деле они просто совершают эти поступки, и им никто не задает никаких вопросов. Натан задавал слишком много вопросов — все они были очень интересны, но не всегда учитывали точку зрения другого. В его повествовании я похожа на всех остальных: он усилил и углубил каждую черту. Именно поэтому его операция была неизбежной: он также усилил и углубил свою болезнь, как будто она была придумана для романа. Это отказ писателя воспринимать вещи такими, какие они есть; он заново изобрел каждого, включая себя самого. Быть может, он хотел, чтобы его операция тоже была вымыслом, хотел посмотреть, что представляет собой эта драма. Не думайте, что это маловероятно. Он всегда повышал ставки, которые оплачивал, если я могу так выразиться, и вот однажды он поднял планку слишком высоко, и это убило его. «Христианский мир» — хорошая тому иллюстрация. Он сделал со своей жизнью то, что делал в литературе, и в конце концов дорого заплатил за это. В конце жизни он спутал две вещи, то есть сделал то, о чем всегда предупреждал других. И я тоже начала путать разные вещи: я начала с ним совместную работу над гораздо более интересной пьесой, чем разыгрывалась у меня наверху. То, что происходило этажом выше, являло собой еще один традиционный семейный фарс, поэтому каждый вечер садилась в наш deus ex machina, чтобы участвовать в самой древней романтической драме на свете.

«Ну давай же, спаси меня, рискни своей жизнью и спаси меня — а я спасу тебя».

Выживание совместными усилиями. Жизнестойкость любой ценой — природа всякого героизма. Жизнь — это действие. Что может быть более неанглийским? Я поддалась ему. Только мне удалось выжить, а ему — нет.

Вы ему поддались? А что, если ваш муж использует это и попытается отобрать у вас Фебу?

Нет, нет. Нельзя использовать художественное произведение в суде, даже для того чтобы выставить меня перед всеми как коварную и лицемерную обманщицу. Нет, не думаю, чтобы он пошел на это, каким бы обиженным ни казался. Я буду заботиться о Фебе, взяв на себя ответственность за дочь, а он будет изредка навещать ее; я уверена, тем все и закончится. Конечно же, моя мама очень расстроится. Что касается Сары, то такие вещи настолько далеки от нее, — она даже не будет знать, как ей себя вести. Мне кажется, она вряд ли отнесется к этому серьезно. Она подумает, что если бы Натан был жив, он обязательно бы изменил все имена перед тем, как закончить роман, — вот и все.

А вы будете Марией из «Христианского мира», по крайней мере для его читателей.

Буду, а что такого? Нет, я не буду страдать. Мне кажется, память о прошлом завораживает. Я помню один случай, когда я еще училась в университете: мне показали в толпе одну женщину и сказали, что она была любовницей Герберта Уэллса. Я была потрясена. Ей было девяносто лет, но возраст совсем не портил ее. Даже такие женщины, как я, обладают романтическими фантазиями.

Значит, все сработало в вашу пользу. Вот таким способом вы избавились от мужа, который подавлял вас как личность. И это счастливый конец. Вы спасены и теперь можете спокойно растить своего ребенка, помня, что нынче вы самостоятельная, обладающая чувством собственного достоинства женщина и вам не нужно совершать безумные поступки, сбегая из дому с другим мужчиной. Теперь вам вообще ничего не нужно делать.

Да, за исключением того, что тот бедняга, с которым я собиралась сбежать, умер, — не забывайте об этом. Смерть наступила внезапно. Жизнь продолжается, но его с нами нет. Время от времени судьба обрушивает на тебя удары, но ты можешь взять себя в руки и успокоиться. Ты делаешь глубокий вдох — и тогда неприятности сглаживаются, не нанося тебе тяжелой душевной раны. Но здесь все иначе. Он так долго оказывал мне поддержку — я имею в виду психологическую. Но теперь его нет даже в моем сознании. Однако я справляюсь со своим горем. В действительности я проявляю такие чудеса героизма, что даже не узнаю себя.

А что впоследствии это будет означать для вас?

О, думаю, я приобрела огромный жизненный опыт. Да, несомненно огромный. Я — примечание в жизни американского писателя. Кто мог подумать, что так случится?

Кто мог подумать, что бы будете его ангелом смерти?

Нет, роль постраничного примечания мне больше подходит, хотя я вполне могу понять, что кто-то может видеть меня в роли ангела смерти.

Это как в фильме Бунюэля: темнокожая молодая женщина, которую Бунюэль снял в одном из своих фильмов, — одно из загадочных существ и к тому же совершенно невинное, но роль, предназначенная ей, — это ангел смерти. Нечто еще более опустошающее душу, чем моя роль в «Христианском мире». Я ничего не делала, чтобы подстегнуть события, и все же, благодаря моей слабости, это произошло. Я думаю, более сильная женщина, чем я, обладающая более развитым чувством юмора, не так была бы поглощена ситуацией и лучше меня понимала бы, как поступать в данных обстоятельствах. Но, как я уже сказала, он сделал бы это с любой другой женщиной, пришедшей мне на смену. Как в «Майерлинге»[115], вроде кронпринца Рудольфа и Марии Вецеры. Она не была первой женщиной, кого он попросил покончить жизнь самоубийством вместе с ним, — она была первой, кто согласился на этот шаг. Впоследствии выяснилось, что он долго вынашивал планы о двойном самоубийстве.