Другая жизнь - Филип Рот

Из-за него у вас, наверно, масса неприятностей?

Почему же? Если моему браку придет конец из-за этого, то так тому и быть. Мне кажется, пройдет не меньше года, пока эта вещь будет опубликована. У меня будет время прийти в себя, придумать какие-нибудь невероятные истории и, быть может, уйти от мужа. Но я не собираюсь уничтожать последние слова Натана ради сохранения брака, в котором я чувствую себя несчастной.

Быть может, эта ситуация помогла бы вам расторгнуть брак?

Возможно, вы правы. Я никогда бы не набралась храбрости сказать мужу: «Дай мне развод». Но мне было бы гораздо проще сказать это, чем признаться: «У меня есть любовник, и я хочу подать на развод». Пусть сам выясняет, что к чему, если, конечно, захочет. Между прочим, он не очень большой любитель чтения, совсем не то, что раньше.

Я думаю, кто-нибудь обязательно постарается привлечь его внимание к этой вещи.

Если я захочу скрыть свое имя, у меня есть единственный шанс. Мне нужно пойти к издателю и сказать ему следующее: «Послушайте, я знаю, что он писал, потому что он показывал мне эту вещь. Я знаю, что в этом произведении есть персонажи, очень похожие на меня и членов моей семьи. Он использовал наши имена. Но он говорил мне, что это всего лишь вариант, и если книга будет опубликована, я собираюсь изменить имена». Я скажу издателю: «Если вы собираетесь опубликовать его книгу, нужно изменить имена. Я не собираюсь угрожать вам — я только хочу сказать, что если вы оставите все, как есть, вы сломаете мою жизнь». Я не думаю, что он пойдет на это, что он сможет сделать это, но я, по всей вероятности, так и поступлю.

Но публикация романа не может сломать вам жизнь!

Нет, нет, этого не будет, просто для меня это шанс найти выход из положения.

Именно поэтому вы не уничтожили рукопись?

Вы так думаете?

Если бы вы были счастливы в браке, вы бы точно уничтожили ее.

Если бы я была счастлива в браке, в первую очередь я бы не оказалась здесь, внизу, в его квартире.

Вам вдвоем было интересно друг с другом?

Да, нам было интересно друг с другом, это правда. Но я никогда не возьму на себя ответственность за его смерть, если мы снова возвращаемся к этому вопросу. Очень трудно уйти от него, не так ли? Я не верю, что он сделал это только ради меня. Как я уже говорила, он все равно сделал бы это — не ради меня, так ради кого-нибудь другого. Он сделал бы это для себя. Он был особенным человеком, который никак не мог понять, что для такой женщины, как я, его импотенция стояла на втором плане. Он никак не хотел понять это. Он говорил мне: «Придет время, когда ты забудешь о том, что пугает тебя больше всего!» Я не думаю, что возможность смерти путала его больше всего, — его страшила импотенция до конца жизни. Это действительно было страшно, и про это он никак не мог забыть, особенно в моем присутствии, поскольку оно постоянно напоминало ему о его состоянии. Конечно, я была женщиной, оказавшейся с ним на какое-то время, и он даже был влюблен в меня, но лишь в тот момент. Если бы не я подвернулась ему, позже это могла быть какая-нибудь другая женщина.

Но этого вы никогда не узнаете. Быть может, он желал вас больше, чем вы могли себе представить, и в жизни любил вас не меньше, чем описано в «Христианском мире».

Да, очарованная жизнь, которую мы вели в нашем вымышленном будущем доме. То, что смутно вырисовывалось, то, что могло бы быть. Он никогда не бывал на Стрэнд-он-зе-Грин в Чизике. Я рассказывала ему об этом месте и о том, как я, выйдя замуж, мечтала жить там в своем собственном доме. Думаю, это я подбросила ему эту идею. Как-то раз я показала ему открытку с видом Чизика: бечевник, защищающий дома от Темзы, и плакучие ивы, склонившиеся над водой.

И вы рассказали ему о происшествии в ресторане?

Нет, нет. В шестидесятых он проводил лето в Лондоне с одной из своих жен и все время вспоминал, что случилось с ними в тамошнем ресторане, — именно эту сцену он описал, рассказывая, будто она произошла со мной. Я совершенно уверена, что он не из тех, кто любит устраивать сцены в ресторане. Хотя в действительности я ничего про это не знаю: мы никогда не ходили с ним в ресторан. Как можно понять, что реальность, а что выдумка, если имеешь дело с таким писателем, как он? Эти люди не фантазеры, они просто обладают богатым воображением, — это такая же разница, как между эксгибиционистом и стриптизером. Заставить вас поверить в то, что ему хотелось, — в этом и заключался весь смысл его существования. Может быть, единственный смысл. Меня всегда заинтриговывало то, как он переворачивал события или превращал в реальность то, на что я намекала ему, говоря о разных людях, — я хочу сказать, он создавал из всего этого свою, особую реальность. И это навязчивое изобретение новой реальности никогда не прекращалось: то, что могло бы быть, всегда перевешивало в его творчестве то, что было на самом деле. Например, моя мать совершенно не похожа на женщину, изображенную как моя мать в «Христианском мире»: в его повествовании она вовсе не автор знаменитых книг, а совершенно заурядная англичанка, живущая в деревне, которая не совершила ни одного выдающегося поступка в своей жизни и никогда даже не прикоснулась пером к бумаге. Однако единственное, что я сказала ему про свою мать, это то, что ей, как и многим англичанкам ее класса, живущим в провинции, присущ; легкий налет антисемитизма. Это, конечно, было раздуто в нечто гигантское и чудовищное. Посмотрите на меня. После того как я дважды прочитала «Христианский мир», я отправилась наверх, а когда мой муж пришел домой, я задумалась о том, что же было настоящим: женщина в книге или та женщина, которую я пыталась изобразить из себя наверху. Ни одна из них в действительности не была мною. Наверху я играла уготованную мне роль, я не чувствовала себя собой; точно так же Мария из книги тоже не была мной. Может быть, она играла мою роль. Я перестала понимать, что было правдой, а что — нет, подобно писателю, который начинает верить в то, что он выдумал какие-то вещи, которые существовали на самом деле. Когда я встретилась со своей сестрой, я высказала ей свое возмущение тем, что она сказала мне в церкви, — в книге. И я была смущена, глубоко смущена. Да, чтение книги оказало на меня сильнейшее влияние. Книга начала жить во мне, она поглощала все мое время, даже больше чем каждодневная жизнь.

Ну и что теперь?

Я хочу отойти в сторонку и посмотреть, что будет дальше. Единственное, что он правильно описал в своем повествовании, — это одна из черт моего характера: в действительности я необыкновенно пассивна. Тем не менее внутри меня живет некий механизм вроде часов: он тикает, отсчитывая секунды, и говорит мне, что нужно делать в данный момент. Я всегда защищаюсь, так или иначе. Но очень хитрым и непростым способом. Мне кажется, я буду спасена.

Тем, что он написал.

Вам начало казаться, что это так, не правда ли? Я думаю, что мой муж прочитает эту вещь, затем он начнет меня расспрашивать о ней, и я солгу ему, а он не поверит мне. Моему мужу придется наконец осознать, что происходит с нашей жизнью в последнее время. Он, конечно же, не лицемер и вряд ли найдет эту новость непостижимой и сногсшибательной. Я уверена, что у него есть другая жизнь. Я полагаю, что у него есть любовница, я даже уверена в этом. Мне кажется, что он глубоко несчастен, как и я. И он, и я представляем собой ужасный, нервный симбиоз, которого мы оба стыдимся. Но я не знаю, что он сделает, прочитав «Христианский мир». С одной стороны, он очень comme il faut: он хочет быстро сделать карьеру на дипломатической службе, он хочет выставить свою кандидатуру на выборах в парламент — вот, пожалуй, и все, чего он хочет, но и в сексуальном плане он вполне конкурентоспособен, и если ему покажется, что кто-то ущемляет его мужское достоинство, он способен совершить ужасные вещи. Я не знаю точно, что он может вытворить, но, если его озлобить, он может стать чрезвычайно изобретательным, и самое меньшее, на что он может пойти, — это устроить то, что вы называете скандалом. У него не будет реального мотива, чтобы устроить чудовищную сцену, но он сделает все, чтобы моя жизнь стала адом. Люди всегда поступают именно так. Особенно если им удается доказать, что ты поступила неправильно. Ты знаешь: ты гораздо коварнее меня. Я не знаю, что именно он сделает, но сейчас я больше всего хочу уехать домой. Повествование Натана заставило меня ощутить глубокую тоску по дому. Я больше не хочу жить в Нью-Йорке. Но я испытываю ужас перед возвращением домой, к своей семье. Они не так строптивы, как описал их Натан, но вовсе не такие умные и образованные, как сказано в книге. Он приписал им тонкий ум и образованность, усилив эти качества, и одновременно ущемил их совестливость и моральные устои. А они — самые обыкновенные зануды, которые проводят время уставившись в телевизор. Они были слишком скучны для него, чтобы вставить их в книжку, — именно это я хочу вам сказать. Я думаю, что долго не вынесу их присутствие, но у меня нет денег, чтобы жить одной, а просить мужа я ни о чем не хочу. Мне придется искать работу. Между прочим, я умею говорить на нескольких языках, мне всего двадцать восемь, у меня только один ребенок, и я не вижу никаких причин, которые помешали бы мне устроить свою жизнь. Любая бедная, хорошо воспитанная девушка может найти себе работу уборщицы. Мне придется заняться поисками работы и, как это делают все, попробовать продать себя.