Любовь - Валентин Маслюков

Так обстояли дела в Словании, когда в начале изока месяца семьсот семьдесят второго года от воплощения Рода Вседержителя великая княгиня Золотинка, она же Зимка Лекарева дочь Чепчугова, занималась государственными делами в Серебряном покое своего городского дворца.

С тех пор как окончательно определилось, что, не разумея слованского языка, Юлий не будет заниматься делами, Зимка взяла за правило часа два-три в день посвящать государственным обязанностям. Горячее желание разобраться в запутанных тайнах управления заставляло ее выслушивать утомительные, полные подробностей доклады. И тут, чтобы правильно оценить степень Зимкиной самоотверженности, нужно принять во внимание, что она, скоро запомнив высших приказчиков в лицо, испытывала большие затруднения, пытаясь запомнить их должности и обязанности, поскольку не всегда умела уяснить спутанное и многосложное значение приказов — Разрядного, Большого прихода, Поместного, Большого дворца, Приказа Казенной палаты, Посольского, приказов Больших четвертей и еще шесть десятков других, многие из которых, как например Приказ счетных дел, где имелись в наличии помимо дьяка всего двое сотрудников, представлялись ее не испорченному подьяческой казуистикой уму полнейшей загадкой. Видно, по этой причине она часто кричала на судей и дьяков и некоторых, особенно ей досаждавших, изгоняла со службы, несмотря на смиренные представления конюшего Ананьи, который указывал ей на беспорядок, происходивший от частой смены судей.

В спокойном расположении духа с этим можно было согласиться. Тем более, что Зимка действительно заботилась о благе государства, имея заветную мечту привести всё в такое цветущее состояние, чтобы Юлий в один прекрасный день ахнул, оглядевшись вокруг, и поцеловал свою умницу. Так что Зимка, как всякий искренний человек, страдала, сознавая оплошность. Она не затруднялась исправить ошибку, если Ананья указывал на нее в любезной и ненавязчивой манере, но, конечно же, и речи не могло быть, чтобы восстановить отставленного вчера от службы судью в прежнем должности — государево слово свято. Зимка тогда назначала понапрасну обиженного вельможу на другой приказ. И потому в скором времени немало приказов имели по два начальника сразу. Обеспокоенная таким положением дел, Зимка не забывала осведомиться, как идут дела в двуглавых ведомствах. Ее уверяли, что дело нисколько не страдает. Не страдало дело, как докладывали, и в тех случаях, когда приказ оставался и вовсе без начальства, без судьи и даже без дьяка, но Зимка, хотя и принимала это к сведению не без удовлетворения, все ж таки, по природному здравомыслию, не признавала такое положение удобным.

Так что утренний доклад у великой княгини не считался среди высших сановников государства пустым времяпрепровождением, а, напротив, был признан за испытание. Зимка заставила себя уважать — если не мудростью, то бестрепетностью решений.

Она редко являлась в Серебряный покой раньше полудня, к тому времени начальники приказов ждали ее уже два или три часа, потому что доклад назначался на утро. Так продолжалось изо дня в день, но порядок не изменялся; каждый раз Зимка давала себе зарок подняться с зарей и, соответственно, требовала, чтобы так же поступали приказчики. Она старалась приучить себя к трудолюбию и самообладанию, но достигла на этом пути лишь половинного успеха: вставать с зарею так и не научилась, но, несомненно, заставила проделывать это седовласых судей и дьяков.

Сановитые чиновники ожидали государыню в обитом серебристой парчой покое; стены и простенки занимали тут низкие книжные шкафы красного дерева, для княгини поставили посреди ковра легкое кресло на гнутых ножках перед таким же легким, закругленных очертаний столом. Седьмого изока, в среду, великая государыня Золотинка предстала перед своими приказчиками в строгом платье блекло-красного бархата. Глухое застегнутое по самое горло платье не имело других украшений, кроме золотых прошв на груди и на рукавах да россыпи жемчуга на плечах — серебристые капельки венчали собой узлы нашитой на бархат тесьмы. Скромные жемчужные серьги и унизанная жемчугом сетка, что покрывала и стягивала скрученные на затылок волосы, довершали убранство, создавая впечатление той строгой, собранной деловитости, о котором так беспокоилась Зимка, сочиняя себе наряды для утреннего доклада. Справедливо полагая, что сбережение государственных средств, о котором часто толковали на заседаниях думы, следует начинать с себя, Зимка не допускала по утру никаких излишеств: от кончиков туфель до убранной жемчугом макушки она не имела на себе ни одного алмаза.

Оповещенные дворянином, сановники, заранее поднявшись с лавок, отвесили государыне поклон. Золотинка приветствовала их «здравствуйте, господа!» и уселась за столик со словами «ну что у нас там сегодня?» Подвинула хорошенькую чернильницу из цельного изумруда, заглянув в высверленное нутро, захватила взглядом девственной чистоты серебряное перышко и белоснежную бумагу, подложенную дьяком на случай, если государыня пожелает обновить перышко.

Конюший Ананья в пышном полукафтане с подложенными плечами раскрыл кожаную папку, он докладывал стоя. Добрую четверть часа княгиня слушала, вопреки обыкновению не перебивая докладчика, посматривала в окно и временами хмурилась, прекрасное лицо ее омрачалось, словно блеск церковных шпилей, что поднимались над вздыбленным морем крыш, наводил ее на мысль о бессчетно утекающем из казны золоте.

Не обманываясь скучным настроением государыни, суровые судьи и дьяки на другом конце комнаты держались плотно, всем скопом, всегда готовые к худшему. Однако Золотинка, кажется, не помышляла о том, чтобы сеять ужас и опустошение в рядах сановников, мысли ее отсутствовали, она невпопад вздыхала, томимая некой душевной смутой, перебирала по столу беспокойными пальцами и опускала взор долу. Потом придворные прозорливцы уверяли, что в этот ничем не примечательный день, седьмого изока, они с самого начала ощущали нечто необычайное, что недоброе предчувствие не обошло и государыню, она как будто ждала… Так это было или нет, только ничего не упускающие из виду сановники отметили, что Золотинка вздрогнула среди усыпляющих речей докладчика.

В боковую дверь скользнула сенная девушка из ближних и, смело встретив недовольный, исподлобья взгляд конюшего, направилась через комнату к государыне.

— Подождите, Ананья, я сейчас же буду! — громко сказала Золотинка, когда выслушала торопливый шепот наушницы.

Конюший, замолкнув на полуслове, поклонился и закрыл папку. Хорошо изучившие государыню сановники понимали, что ее «сейчас» не много на деле значит, не обозначает никакого действительного промежутка времени, ни большого, ни малого, но не выразили ни малейшего недоверия к обещанию государыни, они как будто верили, что княгиня и вправду вернется. Да и кто, по совести, мог предполагать, что «сейчас» государыни обернется роковым никогда.