Любовь - Валентин Маслюков

Золотинка только кивнула, хотела что-то сказать, но не смогла, потому что глаза ее наполнились без причины слезами, пришлось наклонить голову, кивнуть еще раз, как бы подтверждая не высказанное никем «спасибо», и выбираться, поскальзываясь, из ямы. Ошеломленный надеждой, растревоженный, Лепель бережно придерживал принцессу и не успел удержать пигалика.

Малое время спустя Золотинка, поднявшись по снежным заносам еще выше, видела как они, Лепель и Нута, поддерживая друг друга, пробирались к обрыву. За дружных ребят этих можно было больше не беспокоиться.

До вечера Золотинка спасла шестерых. Неприметным прикосновением Сорокона она пробудила мужество в застрявших на краю пропасти бедолагах — их осталось к тому времени только двое, и наконец когда жизнь, всякое движение, говор, надежды и страхи, покинули горное убежище Сливня, уступив леденящему безмолвию, Золотинка получила возможность перевести дух.

Посидевши на солнце, она поела снегу, чтобы немного утолить жажду, и поднялась к белеющему на солнце костяку. Позеленелый, заросший ржавой коростой Порывай скорчился между огромных, как корабельные шпангоуты, ребер. Спекшийся ржавчиной кулак его скрывал Паракон, но Золотинка, склонившись, почуяла, что камень пробудился. Может статься, Паракон ожил после смерти змея.

Надо было подумать о спрятанных в перстне жемчужинах, что были на деле ловко упакованными колдовской силой людьми. Скорее всего помертвелые жемчужины возродились вместе с Параконом!

Первая же попытка разжать кулак сетью показала, что Порывай жив и не видит ни малейшей причины расставаться с сокровищем. А стоило выказать настойчивость, он угрожающе зашевелился.

Ничего не давали и уговоры. Напрасно Золотинка изощрялась в красноречии, убеждая болвана, что Паракон ей не нужен, нужны жемчужины, которые спрятаны в перстне под камнем, и что, получивши сказанные жемчужины, она никогда больше не будет приставать к многоуважаемому болвану, то есть покинет его с легким сердцем, оставив дремать на мягком, чудно располагающем к вечному покою снегу. Порывай откликался только на силу — угрожающе скрежетал суставами, а уговоры не слышал, впадая в оцепенение. Повелитель в горсти — Порывай не знал никаких желаний, не знал потребностей, и потому не жил и не чувствовал. Смысл жизни его — в повиновении повелителю — исполнился в себе самом, повелитель и Порывай взаимно умиротворили друг друга и перестали существовать.

— Послушай, — сказала Золотинка, напрасно промучавшись два часа и промерзнув, — ведь ты, считай, умер, а тянешь за собой в небытие четыре живые души. Так вот, чтоб ты знал: так не будет. Не договоримся по-хорошему, я найду способ вразумить тебе по-другому. Людей придется освободить.

Как видно, он слышал, все он прекрасно слышал! — заскрежетал, руку убрал под живот и свернулся еще больше, скорчился, как младенец в утробе, защищая живот коленями. Это и был ответ.

Больше, кажется, ничего нельзя было придумать. Золотинка испытала все известные ей заклятия и волшебные хитрости, да плюнула. Одно утешало, тут можно было положиться на Порывая целиком и полностью: болван не сойдет с места, не убежит, не скроется. Теперь уж не шевельнется и, погребенный под снегом, во льду, застынет тут навсегда, похоронив вместе с собой и Паракон, и жемчужины.

— Ладно, — буркнула Золотинка напоследок, — тобой еще займутся, дружок! Найдется, кому заняться.

Пора было подумать и о ночлеге, она спустилась в ущелье.

Наутро, скоротав ночь в устроенном из листьев овса ложе, Золотинка без спешки собралась в путь. Она оставляла за собой засохшие и уже загнивающие, отдающие прелью груды огромных стеблей и листьев. Впрочем, Золотинка еще с вечера догадалась запастись несколькими свежими, молочной спелости зернами и правильно сделала, потому что оставшееся на корню зерно осыпалось за ночь и закаменело, так что понадобились бы уже жернова, чтобы смолоть муку.

С новым днем, который начинался на вершинах гор в противостоянии сверкающих снегом отрогов и жесткого очерка погруженных в тень скал, заново стал вопрос, куда податься.

Легко сказать, что Золотинка прикидывалась, воображая себя бесприютной сиротой, но право же то были вполне законные, хотя и не лишенные приятности сомнения, ибо, сваливши с плеч невероятной тяжести долг, она чувствовала, что вся оставшаяся жизнь — сколько бы ее ни было — дана ей наотмашь, задаром — без всяких предварительных условий. И лучше было не тревожить судьбу, выясняя сколько той жизни осталось, Золотинка уж получила предупреждение, когда обнаружила у себя позолотевшую вплоть до запястья руку. Понимающему достаточно. Нужно ли было искать новые свидетельства очевидного: возвращаться к собственному облику для того, чтобы выяснить, как далеко продвинулась смерть — до локтя или до плеча? Золотинка предпочитала не знать этого и жить каждым днем, каждым отпущенным ей часом, не оглядываясь на прошлое и не задумываясь о будущем. Кажется, это возможно. Право возможно, если не трогать, не шевелить неосторожным движением память, не задевать совесть, оставить мысль о заблудившейся где-то в неведомых краях девочке… да нет, давно уже взрослой девушке Золотинке.

В сущности, она чувствовала себя неплохо в скромном обличье пигалика. Что еще нужно для умиротворенной растительной жизни?.. К тому же чужое обличье — вполне достойное между прочим! — защищало ее от ненужных надежд… от утомительных мыслей о Юлии и Зимке Чепчуговой, от беспокойного воображения, которое заводило порой в дебри недобрых намерений и побуждений. И даже, что удивительно, от страстных снов, что неизменно посещали ее в заключении у пигаликов. Золотинка отлично помнила, как, ставши собой в блуждающем дворце, оказалась беззащитна перед толпою обступивших ее призраков… И те же призраки памяти, нехорошо пристрастные к красавице с золотой рукой, не торопились узнавать ее в облике простодушного малыша.

Чего же еще? Умывшись снегом и наевшись овсяной кашицы, Золотинка бодро бежала волнистой ледовой дорогой под уклон и едва удерживалась от мальчишеского желания скакать вприпрыжку и голосить, пробуждая горную тишину. Так же шустро, не затрудняя себя раздумьями (что за сладостное чувство!), она скатилась в сухую каменистую долину, где причудливо плелись ручьи талой воды. И за какие-нибудь полчаса оставила зиму, чтобы оказаться в жаркой действительности изумрудно-зеленых склонов распахнутой настежь долины.

Здесь начали попадаться отставшие от товарищей невольники, они млели на солнце, дремали или мучались животом, не желая делать ни шагу. С поразительным, ребяческим легкомыслием недавние невольники змея, полагали, что запас в несколько зерен волшебного овса обеспечит им безбедную жизнь на неопределенные времена, что свирепый холод никогда не вернется — о завтрашнем дне тут никто не думал. Золотинка не стала спорить и больше не останавливалась, встречая то там, то здесь расслабленно бредущих или расположившихся на затянувшийся привал беглецов.