Любовь - Валентин Маслюков

Так что не устоявшийся в значении Ананья, принужденный силою обстоятельств исполнять обязанности и Анафемы, и Аминя попеременно, не зря выказывал сугубую осторожность. Он оказался прав, когда под свою ответственность воздержался от предложенного государем сокращения и разделил полки надвое. Войска понадобились и очень скоро. В считанные месяцы после указа они выступили в поход против распущенных по домам ратников, которые, не находя упомянутых домов, образовали разбойничьи отряды по нескольку тысяч человек и брали приступом города, с необыкновенной жестокостью предавая все огню и железу.

Это война, известная потом в летописях под не точным названием войны «за Рукосилово наследство», продолжалась до глубокой осени того же семьсот семьдесят первого года, когда верные великому государю Юлию полки разгромили своих недавних товарищей под городом Бестенеем. Рассеянный противник обратился в ничтожество: загнанные в леса и в болота миродеры частью вымерли от холода и повальных болезней, частью разбрелись мелкими шайками и попрятались. Следующим летом не слышно было уже ни о Грузовых братьях, ни об атамане Лупанде, ни о полковнике Ноздруе — обо всех этих выдающихся деятелях Войны за Рукосилово наследство. Они сгинули, не оставив после себя ничего более определенного, чем несколько поговорок и присказок, которыми няни долго еще стращали детей, вызывая у маленьких мыслителей недоверчивое хихиканье, основанное на опасливом, не до конца проверенном убеждении, что никакого Лупанды вовсе нет и что полковник Ноздруй не придет, чтобы наказать за недоеденную кашу.

Словом, в успокоенной и замиренной стране летом семьсот семьдесят второго года можно было уже говорить о недоеденной каше. Страна отстраивалась и пахала, поминая добрым словом великую княгиню Золотинку. Люди мало что знали верного о действительных ее заслугах, но о многом догадывались. После свержения тиранической власти Рукосила-Могута великая государыня держалась подчеркнуто скромно, однако не трудно было свести концы с концами, сообразив, кто ж все-таки пострадал для торжества справедливости. Кто должен был, пренебрегая дурными толками, смиряться перед тираном — кто принял окровавленный венец из рук убийцы и насильника? Кто истязал себя песнями и плясками, когда истинный государь и супруг сгинул во мраке безвестности? Кто волею судеб оказался у жертвенного столба, не успев совершить задуманной мести, и мужественно встречал змея, не зная, что спасение близко? Кто, наконец, дождался отважного витязя и одолел супротивников — и змея, и Рукосила, кто ввергнул тирана в пучину смерти? Кто заставил воссиять правду и возвратил престол потомку Шереметов?

Нельзя было отрицать, что совершившим эти подвиги человеком была во всех случаях нынешняя слованская государыня Золотинка!

Ходили, впрочем, неладные слухи, что великая государыня Золотинка оборотень. Упорные толки эти, как ни странно, нимало не вредили Золотинке в глазах народа. Прежде всего, дурным слухам никто в особенности не придавал цены. Надо сказать, что при мягком управлении великих государей Юлия и Золотинки людей не хватали за разговоры, не резали языки и не секли на площади под отеческие увещевания подьячего, так что безопасные для болтунов разговоры не возбуждали народного сочувствия. И к тому же, если по существу, люди пожимали плечами: ну что, как и оборотень? Хотя как будто бы не находилось горячие головы, которые почитали бы оборотничество за достоинство или готовы были бы отдать родимое чадо замуж или в жены оборотню, для Золотинки — такова была сила народного чувства! — делали исключение. Коли так, говорили (а где доказательства? накось выкуси!), то что же… нам с лица не воду пить.

«Наш несчастный государь», как называли в народе Юлия, не разумея своих подданных, держался крайне нелюдимо, избегал общественных действ и празднеств, а когда уж нельзя было уклониться от исполнения высоких обязанностей — при встрече послов — то, говорят, ерзал, некстати краснел и опускал глаза, как подавленный стыдом человек. Государя жалели. И потому особенно достойно выглядело поведение государыни Золотинки, которая не упускала случая сослаться на своего царственного супруга великого государя и великого князя Юлия. Весной семьдесят второго года, обращаясь к восьмистам участникам земского собора, созванного для возобновления некоторых налогов, великая княгиня ни разу не сказала «я», а только «мы», «мы» говорила она, решили, «мы» полагаем, и эта манера выражаться была одобрена всеми сословиями собора. Умеренность в выражениях, строгое соблюдение вековых установлений со стороны прекрасной государыни производило тем большее впечатление, что никто, собственно, не сомневался, что именно Золотинка с необычайной для ее юного возраста мудростью направляет потрепанный государственный корабль по глубокому и безопасному пути.

Что касается конюшего Ананьи, то этого и вовсе не было слышно, хотя видели его многие: деятельный и усердный сановник разъезжал по стране, тихим голосом улаживая множество частных недоразумений еще не установившегося до конца правления, снимая и назначая чиновников, снижая и набавляя налоги.

Налоги, кстати, в значительной мере отмененные при возвращении Юлия к власти, пришлось возобновить еще до земского собора, осенью семьдесят первого года — Война за Рукосилово наследство стоила денег. Потом налоги остались как бы по привычке. Народ кряхтел и ворчал, однако не винил Золотинку и тем более Юлия, которого почитали за блаженного со всеми вытекающими из такого лестного мнения последствиями — с него нечего было спрашивать. Странным образом ускользал от ответственности и Ананья. А когда установленные правительством налоги утвердил земской собор, винить и вовсе уж стало некого. Так что виновных не было, налоги были, и никто как будто не находил в таком положении дел ничего чрезвычайного. После Рукосиловых безумств народ уж ничем нельзя было удивить, а порадовать — можно было.

Так обстояли дела в Словании, когда в начале изока месяца семьсот семьдесят второго года от воплощения Рода Вседержителя великая княгиня Золотинка, она же Зимка Лекарева дочь Чепчугова, занималась государственными делами в Серебряном покое своего городского дворца.

С тех пор как окончательно определилось, что, не разумея слованского языка, Юлий не будет заниматься делами, Зимка взяла за правило часа два-три в день посвящать государственным обязанностям. Горячее желание разобраться в запутанных тайнах управления заставляло ее выслушивать утомительные, полные подробностей доклады. И тут, чтобы правильно оценить степень Зимкиной самоотверженности, нужно принять во внимание, что она, скоро запомнив высших приказчиков в лицо, испытывала большие затруднения, пытаясь запомнить их должности и обязанности, поскольку не всегда умела уяснить спутанное и многосложное значение приказов — Разрядного, Большого прихода, Поместного, Большого дворца, Приказа Казенной палаты, Посольского, приказов Больших четвертей и еще шесть десятков других, многие из которых, как например Приказ счетных дел, где имелись в наличии помимо дьяка всего двое сотрудников, представлялись ее не испорченному подьяческой казуистикой уму полнейшей загадкой. Видно, по этой причине она часто кричала на судей и дьяков и некоторых, особенно ей досаждавших, изгоняла со службы, несмотря на смиренные представления конюшего Ананьи, который указывал ей на беспорядок, происходивший от частой смены судей.