Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

которой индивидуальная мобильность была возможной, но так, чтобы не представляла угрозу для иерархического распределения рабочей силы. Напротив, меритократия усилила иерархию. Наконец, меритократия как процесс (operation) и научная культура как идеология создали завесу, мешающую постижению реального функционирования исторического капитализма».

Миф об универсальном прогрессе, связанном с капитализмом, о прогрессивном, революционном переходе от феодализма к капитализму, о развитии производства как предпосылке этого перехода, о буржуазных революциях как его средстве суть именно такие завесы, будь то в марксистской или либеральной форме (в данном случае во многом схожи, поскольку, к сожалению, Маркс некритически заимствовал у либерализма идеи эволюционного развития и буржуазной революции, встроив в свою теорию идейно-теоретического «троянского коня»). Вот и посмотрим на этот миф, тем более, что многие его элементы используются сегодня для обоснования прогрессивности «прекрасного нового мира» глобализации.

X

Сначала – о марксовой (и марксистской) схеме прогрессивного перехода от феодализма к капитализму, от одной формации – к другой. Согласно Марксу переход от одной формации к другой происходил тогда, когда производственные отношения перерастали старые производительные силы и требовали для своего нормального функционирования адекватных им новых производственных отношений, новой социально-экономической формации. Революция и была средством установления этого соответствия. Если бы Маркс был прав, то уровень развития производительных сил раннего капитализма должен превосходить таковой позднего феодализма, а уровень развития производительных сил раннего феодализма – таковой позднего рабовладения. В исторической реальности дело обстоит не так, а наоборот. Раннефеодальное общество демонстрирует очевидный упадок по сравнению с позднеантичным в плане развития производительных сил, торговли. Уровень сельского хозяйства II в. н. э. был достигнут лишь спустя почти тысячу лет. То же – с поздним феодализмом и ранним капитализмом. Уровень сельского хозяйства XII–XIII вв., как показал Э. Леруа Ладюри был восстановлен лишь на рубеже XVII–XVIII вв.; производительность первых мануфактур была ниже, чем у цехового ремесла. Нет, не обострением системообразующего противоречия (у Маркса – между производительными силами и производственными отношениями) следует объяснять кризис и конец систем, а, напротив, выработанностью, затуханием такого противоречия.

Как правило, появляющиеся принципиально новые формы, будь то социальные, биологические, технические или научно-теоретические, сначала уступают, и порой весьма серьёзно, существующим. Первые автомобили уступали в скорости лошадям, первые мануфактуры – цехам, а предки людей – многим представителям животного мира. Однако в принципе конструкции автомобиля, в его идее (информационно-энергетическом гештальте) был заключён такой потенциал развития, которого не было у лошади. Это и есть потенциал прогрессивного развития системы. Однако вначале он существует лишь как принцип конструкции, а не как вещество или уже установившаяся система. В вещественном и системном плане новая форма – это регресс. Причём, как правило, вынужденный, не от хорошей жизни, реакция на кризис.

Как заметил ещё в 1970 г. А.Я. Гуревич (тут же подвергшись за это критике со стороны марксистов-догматиков), причины перехода к феодализму в Западной Европе лежат не в качественных сдвигах в производства, а в кризисе в социальном строе варваров, обусловленном столкновением с римским социальным строем. Феодализм стал одной из попыток, причём успешной, вырваться из социального ада. «Можно ли выйти из ада? Иногда да, но никогда в одиночку, никогда без того, чтобы принять жёсткую зависимость от другого человека. Необходимо присоединиться к той или иной общественной организации… или создать таковую – с её собственными законами [создать как по сути] контробщество». Это – Ф. Бродель о том, как в XV–XVIII вв. спасались из социального ада, из точки бифуркации кризиса позднего феодализма, из постфеодализма группы и индивиды. Действительно, в той ветви макроисторического развития – европейской, субъектной, где постоянно происходила смена одной системы другой (социо-системная трансгрессия), осуществлявшаяся в форме великой социальной революции, новое общество (или его прообраз, будь то предполис, раннехристианская община, братство по оружию или ранняя мануфактура), по такому показателю как развитие материальных производительных сил было регрессивным. Прогрессивным были рекомбинация элементов социальной организации и возникновение нового исторического субъекта, нового типа человека и его организации, создававшего новую систему. Именно так – от субъекта к системе, а не наоборот: непосредственной филиации одной системы из другой не бывает.

Таким образом любой системный сдвиг включает регресс (в большей степени) и прогресс (в меньшей степени). Прогресс и регресс суть различные аспекты трансгресса. Запомним этот термин, нейтрально фиксирующей факт системного сдвига, его, как сказал бы Гегель, «чистое бытие». Именно транс-гресс обычно пытаются выдать за прогресс, доказать, что смена одной системы, от которой выигрывает определённое меньшинство, во-первых, исходно есть переход на более высокую ступень развития, а потому оправдана; во-вторых, от неё выигрывает большинство.

Классический случай подобной операции – интерпретация возникновения капитализма. На ней следует остановиться чуть подробнее. Я уже не говорю, что именно тут спрятаны, если не большинство, то многие секреты и тайны капитализма, в том числе и секрет его «кощеевой смерти». Итак, какую картинку эпохи XV–XVII вв. рисовали с середины XIX в. (каждый своими средствами и красками) марксисты и либералы?

XI

Жили-были злые сеньоры, ленивые монахи, угнетённые крестьяне и предприимчивые бюргеры – купцы и ремесленники. Жили они в мрачном средневековом обществе с натуральной экономикой, господством церкви, в почти полном невежестве. Но вот на их счастье какая-то продвинутая часть бюргеров (будущая буржуазия) поднялась на борьбу против существующего строя и католической церкви. Сначала она возродила античность, затем – раннее христианство и (иногда в союзе с монархией, а иногда и без него или даже в борьбе с монархией) одержала верх над феодалами в ходе буржуазных революций и создала капитализм – строй намного более прогрессивный, чем феодализм.

Здесь – почти всё неправда и фальсификация. Феодальное общество, разумеется, не было идеальным. Однако оно не было застойным, полным торжеством натурального сектора. Исследования последних 30–40 лет, посвящённые Средневековью, опровергают такую трактовку. Исследования последних 30–40 лет XV–XVIII вв. дают совсем иную картину эпохи, чем та, к которой приучили нас учебники. В наиболее сжатом виде эту картину в своих работах хорошо воспроизводит, например, И. Валлерстайн.

В начале XIV в. Западная Европа достигла экономического плато в своём развитии. «Чёрная смерть» ещё более усугубила ситуацию, усилив сделочную позицию крестьянина и горожанина по отношению к сеньору. Попытка сеньоров повернуть эту тенденцию вспять привела к антифеодальной революции 1380–1382 гг., которую марксисты и либералы, признающие лишь буржуазные и социалистические революции, раздробили на три различных восстания – Уота Тайлера, «белых колпаков» и «чомпи». В это же время стал очевиден кризис католической церкви.

В результате перед сеньорами замаячила мрачная перспектива такого социума, где им уготована роль членов многочисленного феодального (постфеодального) аграрного среднего класса, живущего в условиях нарастающей политической децентрализации. Иными словами – утрата привилегированного положения. И