Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

кембрийский биологический взрыв, возникновение кроманьонца или генезис капитализма. Ни одна система не возникает на собственной системной основе, у неё – антисистемные основания и предпосылки, которые невозможно не только анализировать, но и разглядеть на данном системном языке. В этом плане весьма показателен провал самоуверенной попытки великого физика Э. Шредингера объяснить, что такое жизнь и как она возникла, на основе физики и химии и не прибегая к биологии. Получается, что прогресс осуществляется в рамках некой целостности – и это можно объяснить, а вот переход к другой целостности как прогресс объяснить уже сложнее. Однако в любом случае в развитии живой природы, в сравнении форм живого вполне можно зафиксировать определённые критерии прогресса и сравнения на их основе различных форм. Сложнее в этом плане обстоит дело с социальной природой, с человечеством, с земной цивилизацией, с обществом, с его различными формами («исторические системы», «формации», «цивилизации»).

А нельзя ли и сюда, в сферу социального, земной цивилизации, различных её исторических систем перенести те критерии и принципы, которые работают для живой природы, ведь они носят общесистемный характер? В самом общем плане это действительно можно сделать. По крайней мере, информационно-энергетический потенциал активно использовался в дискуссиях о земной и внеземных цивилизациях на бюраканских конференциях, в исследованиях, посвящённых проблеме CETI и т. д. Например, сравнивая уровень развития (прогрессивность) возможно существующих внеземных цивилизаций Н.С. Кардашев чётко разделил их на три типа по такому критерию как энергетический потенциал (ежесекундное потребление энергии порядка 10 в 20-й степени эрг, 4-10 в 33-й степени эрг и 4-10 в 44-й степени эрг). Аналогичные мысли высказывал С. Лем в «Сумме технологии» и «Фантастике и футурологии» и других. Именно энергоинформационный потенциал определяет возможности технического развития – вплоть до астроинженерной деятельности. Впрочем, в этих дискуссиях прозвучал и votum separatum – о возможности не технического, а биологического развития цивилизации, т. е. принципиально иной, нетехнической Игры Общества с Природой. И в таком случае как уровни развития, так и степени прогрессивности оценивать и сравнивать уже труднее и сложнее. Вот с этим мы и переходим к проблеме прогресса в оценке различных исторических систем (структур производства/ присвоения, цивилизаций, формаций).

На первый взгляд несложно сравнивать на предмет прогрессивности земледельческие (аграрные) и доземледельческие (собиратели, высокоспециализированные охотники и рыболовы и кочевники-скотоводы в качестве особого случая), с одной стороны, и индустриальные и доиндустриальные (аграрные, кочевые и присваивающие общества), грубо говоря, капиталистические и докапиталистические социумы, с другой. Здесь с определённым допущением можно сказать, что всё более или менее ясно. Впрочем, и здесь есть проблемы.

VIII

Первая заключается в том, что техническое развитие не является ни причиной, ни основой самой себя, так сказать causa sui. Напротив, она есть следствие развития совершенно определённого класса социальных систем, определённой цивилизации – западной, и это отличает последнюю как от другой европейской цивилизации – античной, так и от наиболее развитых азиатских. Уже ранняя стадия западной цивилизации – феодализм – демонстрировал такие темпы технического развития, которые не имели аналогов в тогдашнем мире – сельскохозяйственная революция VII–VIII вв. и первая промышленная революция XI–XIII вв. Ну а капитализм после промышленной революции просто создал техническую цивилизацию. Создал – но сам-то возник на доиндустриальной, аграрной основе и первые два столетия развивался как одно из доиндустриальных, аграрных обществ. Как заметил Д. Норт, если бы древний грек попал в Европу 1750 г., то за исключением огнестрельного оружия и кое-каких «мелочей», мир в целом показался бы ему знакомым. В 1850 г. перед ним предстал бы совершенно незнакомый и непонятный мир. И не только из-за фабрик и индустриализации производства, а из-за того, что индустриализация начала качественно менять быт, повседневную жизнь.

Далее. Раннекапиталистическая Европа, Европа Старого Порядка вовсе не была самым успешным обществом своей эпохи. Как заметил один известный специалист по экономической истории, если бы история остановилась в 1820 г., то единственное экономическое чудо, которое знал бы мир, было восточно-азиатским (точнее, китайским, поскольку Япония до её «открытия» Западом никаких чудес не демонстрировала), причём насчитывало оно как минимум три столетия. А если бы, добавлю я, история остановилась в 1750 г., то ещё одним экономическим чудом в памяти остался бы аль-Хинд – индоокеанский (по дуге от Восточной Африки до Зондских островов) макрорегион обмена и производства, в который португальцы, голландцы и (до битвы при Плесси в 1757 г.) англичане встраивались в качестве одного из игроков.

Техника – элемент системы, целого, следствие определённых цивилизационных черт, даже определённой социальной структуры (X. Паркин вообще считает, что английская промышленная революция обусловлена специфическим характером английского землевладения XVIII в.); техника, потребность её возникновения и развития определяется этим целым, а не наоборот. Разумеется, роль, значение и степень автономии технической сферы на Западе возрастали со времён феодализма. Но только промышленная революция, возникновение индустриальной системы производительных сил и её инфраструктуры 150 лет назад сделали технику действительно автономной сферой, подсистемой общества. Логика и потребности западной цивилизации обусловили на определённой, причём довольно поздней стадии развития технический спурт, и потому сравнение исторических систем по техническому уровню имеет ограниченный характер: западная цивилизация – это не только техника, но и нечто другое. Именно это другое породило эту технику, с этим дотехническим другим и надо сравнивать неевропейские социумы.

Это – одна сторона дела. Другая заключается в том, что если в развитии западного социогенотипа, в его Игре с Природой развитие техники было необходимо, то в Игре других социогенотипов (цивилизаций) это было ненужно, бесполезно, будь то майя или инки, древние египтяне или вавилоняне, индийцы или китайцы. Они решали свои проблемы, воспроизводили свои социумы при минимальном искусственном (техническом) воздействии на природу. Или, скажем так: после железной революции (IX–VIII вв. до н. э.) азиатские и североафриканские общества (не говоря об иных неевропейских обществах) не пережили более никаких революций ни в производстве (технике), ни в социальном строе (в Европе – полисная революция, сеньориальная, коммунальная, великая капиталистическая 1517–1648 гг.).

При этом, однако, благодаря тому соотношению искусственных и естественных производительных сил, наиболее развитые азиатские общества (Индия, Китай) вплоть до конца XVIII в. выглядят более успешно, чем Античная и Западная «Европы» (демографический потенциал, валовый продукт, торговля, роль денег и торгового капитала, уровень ремесленного мастерства, размеры городских агломераций).

В то же время доиндустриальная Европа, хотя и делала качественные рывки, неизвестные Востоку, вплоть до XVIII в. развивалась вполне циклически, правда цикл этот был не круговым, а линейно-возвратным (прогресс – регресс). Так, уровня сельскохозяйственного производства I–II вв. н. э. (эпоха Антонинов), Западная Европа достигла – после тысячелетнего провала – лишь в XI–XII вв. Затем опять провал XIV–XVI вв., и уровень II и XII вв. был