ПАРАЛЛАКС 606. Том II - Ganymede Eossky

всегда отдавала папе, и мы начинали лопать анко наперегонки... Скорее всего, он поддавался, ведь победа всегда оставалась за мною. Я даже не успевала смыть пасту с лица: отец садил меня на плечи, нёс к зеркалу, и мы хохотали над моей испачканной мордахой, как в старых семейных комедиях.

- Звучит мило, - с сожалением промолвил Родион.

Поскабливая ложкой по дну банки, Кимико продолжала:

- Однажды мы всей семьёй отправились на ярмарку в парке Синдзюку. Лето выдалось жаркое. Душно было как сегодня. Пока родители закупались, я не находила себе места. А потом заметила неподалёку высокую пирамиду из помидоров. Неудивительно, что меня потянуло её исследовать. Не знаю, как я её зацепила, но пирамида рухнула, и все эти помидоры покатились прямо на меня. Меня ими буквально засыпало: я думала, что останусь в помидорном плену навсегда; думала, родителя забудут про меня и уедут домой. В итоге они меня спасли. Отделалась испачканным платьем и шишкой на лбу. С тех пор я терпеть не могу блюда с помидорами. Мама и папа постоянно подшучивали надо мною. Как бы невзначай вспоминали тот случай...

Кимико всхлипнула. Отложив консерву, она закрыла лицо ладонями:

- Сегодня мы прошли мимо их могил.

В горле у Мариуса встал липкий ком. Он заметил, как мелькнул меж тощих пальчиков хрусталик слезы. И только тогда Давид понял, что не может с полной уверенностью сказать, кто сейчас у штурвала Кимико. Кто бы из них это ни был, ему стало искренне жаль обеих.

- С каждым днём я забываю родителей всё больше... - прошептала девушка. - Иногда мне приходится подолгу сосредотачиваться, чтобы вспомнить их лица. Их голоса, привычки. Я стараюсь не делать этого, потому что каждое воспоминание приносит мне нестерпимую боль. Но ещё большую боль мне приносит эгоизм. Как я смею уничтожать память о них? Каждый день начинается с самообвинений. С проклятий и самой лютой, которая только может существовать, ненависти к себе.

- Почему ты винишь в их смерти себя? - спросил Родион.

- Это же очевидно: всё, что произошло - результат моих поступков. От последствий не спрячешься, они как спицы в костях. Именно мои решения привели к этому. Именно я, и никто другой, виновата в гибели родителей. Они дарили мне любовь, но их дочь подставила их. А потом бросила. Сбежала, поджав хвост. Я дрожала, плакала, спасалась, но в голове даже мысли не промелькнуло вернуться и помочь им. Хотя бы... попытаться найти их... их тела. Обнять и... заглянуть в их глаза. Попросить прощения.

Морщинистая ладонь Родиона легла на худенькое колено.

- Мы сейчас не в прежнем мире, дитя. Их настоящие могилы находятся не здесь.

- Знаю. Но это ничего не меняет.

- Отпусти их, Кимико. Как бы ты ни поступила, они бы простили тебя.

- Я... я не верю, что так бывает... - девушка заплакала навзрыд. - Не верю, что можно вот так вот легко взять и простить. Если бы мама с папой узнали... они бы не захотели видеть и слышать меня. Они бы прокляли меня.

- Твои родители теперь в лучшем месте. В тёплом и светлом месте, где нет забот, нет обиды и ненависти. Поверь, Дронариум принял их добрые души.

- Довольно загоняться, вундеркинд, - показушным спокойствием Давид пытался затмить сожаление, хотя сиротским нутром понимал спутницу на все сто. - Знай, через что ты прошла, предки наверняка бы гордились тобою. Так что выше нос.

Кимико смахнула слёзы. Помахала ладошками, словно подсушивала маникюр.

- Истина неопровержима: я потеряла доверие даже к самой себе, - она говорила медленно, ставя ударение на каждый слог; так говорит в рупор переговорщик, который держит преступника на мушке. - В тот вечер, когда Старшая вышла на связь впервые, она понимала, чем всё обернётся. Сначала она вынудила меня бежать. Затем отправила на третий уровень. Потом так же бескомпромиссно швырнула всех нас в эту преисподнюю. Она - это я, но знайте: мы с ней разные. Иногда меня посещают подозрения, что я лишь инструмент, а гибель родных призвана стать гарантом моего упрямства. Хочется сдаться, но нет... я не позволю вселенной отнять у меня счастье зазря. Преодолеть и превозмочь. Я дотяну до конца, чего бы мне это ни стоило. Я прощу себя, только когда выиграю, а головы убийц на плахе станут моей окончательной индульгенцией.

- Я не оставлю тебя, - монах взял её за руку. - Квазар велел мне вести тебя, стало быть, ты права. Мы достигнем цели вместе, и никак иначе.

Поглядывая на эту парочку, Мариус испытывал противоречивые чувства. Он разделял горечь Кимико, да только не по нраву ему были все эти душещипательные откровения. Особенно такие, в которых опускались некоторые щекотливые подробности. Но Давид не спешил брать на себя роль въедливого присяжного заседателя. Да, он оказался здесь не случайно. Не банальным броском кубика. Его зацепило осколками её судьбы, а ведь всё могло быть иначе. Вот только что бы случилось с ним там, в этом неизвестном «иначе»?

- Скажу без прикрас: я не в восторге от сложившейся мешанины. Давид Гумерсиндо Мариус де Альварес мечтал выйти на волю, а по итогу угодил в полную хрень. Время вспять, кислотный антураж и чернильные уродцы по ночам... Тем не менее, ты организовала мне шикарную экскурсию. После таких путешествий охота снова угодить за решётку: зэки в очереди выстроятся, чтобы послушать мои расчудесные хроники... Так вот, я к чему тут распинаюсь... - подытожил Давид, выковыривая из вакуумной упаковки последний гриб. - Пока мы не вернёмся в нормальный мир, мне с вами по пути.

Беседа шла мирно-размеренно. Троица болтала о том да о сём ещё около получаса, и на миг Мариус окунулся в день, когда взяла начало вся эта неразбериха. Тесная палатка – как тесная тюремная камера. Кимико и Родион – как Коджо и Тони. Коридоры «Союза» – странный мир снаружи, который и свободой-то толком не назовёшь. Пускай и такая, ностальгия приятно согревала сердце. Казалось, в эту ностальгию можно укутаться, как в шерстяное одеяло, и задремать.

Первым отключился Родион: свернулся калачиком в углу шатра и еле слышно засопел. Давид пытался отгрызть заусенец на мизинце. Кимико изучала содержимое планшета. Отложив его, девушка извлекла из рюкзака две осветительных палочки, они же химические источники света, и принялась ковырять их остриём ножа. Мариус оставил мизинец в покое и подполз к ней:

- Зарубки решила сделать?

-