Слепой против бен Ладена - Андрей Воронин

Но генерал Андреичев выкинул номер похлеще. Он приехал в Лондон, чтобы умереть, и проделал это весьма основательно и эффектно. Его обгоревший труп обнаружили на месте оживленной перестрелки в районе складов. Взрыв, поставивший точку в карьере генерала ФСБ, выбросил его тело из микроавтобуса, и только по этой причине в кармане наполовину сгоревшего пальто уцелели два паспорта – один британский, а второй настоящий, российский. Фотографии в паспортах были одинаковые, и это заставило полицейских задуматься над тем, что же произошло в районе складов. Там, в путанице технических проездов, нашли множество мертвых арабов, кучу огнестрельного оружия, две сгоревшие машины и одного убитого французского журналиста, который, как показала проверка, вовсе таковым не являлся.

Объясняться с англичанами по поводу российского паспорта этого болвана с Лубянки пришлось, слава богу, бездельникам из посольства. Там, разумеется, знали, кто такой Дмитрий Владимирович Андреичев, но по вполне понятным причинам не стали делиться этой информацией со Скотленд-Ярдом. Генерал ФСБ посмертно был объявлен частным лицом, и, поскольку в сгоревшем микроавтобусе, помимо шести трупов, было найдено пять единиц огнестрельного оружия, да и сам Дмитрий Владимирович носил в кобуре под мышкой вовсе не огурец, его причислили к мифическому преступному сообществу, именуемому на Западе русской мафией. К счастью, в представительство "Аэрофлота" он так и не зашел, и местные власти никак не могли связать его персону с Андреем Гавриловичем и его работой.

Зато теперь Васильеву нужно было ухитриться изложить весь этот бред в донесении и сделать это по возможности логично и непротиворечиво, дабы его лубянское начальство не заподозрило, что он писал упомянутый документ в состоянии белой горячки.

Он все еще грыз колпачок ручки, гадая, какого дьявола понадобилось кабинетному генералу с Лубянки устраивать бойню чуть ли не на Трафальгарской площади, когда в кабинет, покачивая стройными бедрами и сияя белозубой рекламной улыбкой, вошла секретарша.

– Вам звонят по городской линии, – сообщила она в ответ на безмолвный вопрос шефа. – Какой-то маньяк требует срочно связать его с вами.

– Маньяк? – вяло удивился Андрей Гаврилович. – Вам не кажется, Оленька, что вокруг нас становится все меньше нормальных людей и все больше маньяков? С чего бы это, а? И что он говорит, этот ваш маньяк?

– Что должен передать вам привет от какого-то Питерса. И еще какую-то бессмыслицу, причем требует, чтобы я ее вам дословно... Что с вами, Андрей Гаврилович?

– Ничего, все в порядке, – быстро овладев собой, с улыбкой ответил Васильев. – Бессмыслицу, говорите? И что ж это?

– Вот, – сказала секретарша, протягивая ему листок из своего рабочего блокнота, – я на всякий случай записала, потому что запомнить такое просто невозможно.

– Какая же вы умница, – беря у нее листок и стараясь ничем не выдать своего нетерпения, сказал Андрей Гаврилович. – Просто бесценный кадр. Ну, что тут у нас? Действительно, бессмыслица какая-то... Соедините-ка меня с ним, пожалуйста. В конце концов, иметь дело с маньяками – работа для сильных мужчин, а не для хрупких женщин.

Когда секретарша вышла, Васильев скомкал листок, бросил его в пепельницу и поджег. То, что выглядело бессмысленным набором слов, на самом деле было паролем – тем самым, который Андрей Гаврилович очень надеялся никогда не услышать.

Телефон на столе звякнул, и он в секунду сорвал трубку.

– Слушаю, – сказал он. – Да, конечно, я очень рад. На чужбине невольно чувствуешь себя одиноким. Ах, вы тоже? Ну что ж, – добавил он уже другим тоном, поскольку и пароль, и отзыв были произнесены без ошибок, – говорите, чем я могу быть вам полезен.

Человек на том конце провода говорил недолго, но за это время брови Андрея Гавриловича поднялись очень высоко над оправой очков, а глаза и рот успели заметно округлиться. Настроение у него испортилось окончательно. Одно было хорошо: теперь донесение можно было не дописывать – все равно, когда все это кончится, придется составлять новое. Да и то, что произошло с генералом Андреичевым в районе товарных складов, в свете данного телефонного разговора сделалось предельно ясным.

Когда разговор был окончен, Андрей Гаврилович спрятал в стол недописанное донесение, запер секретный ящик на три оборота ключа, надел пиджак, прихватил с вешалки пальто и шляпу и поспешно покинул кабинет.

В американское посольство он позвонил уже из машины. Там к его сообщению отнеслись неожиданно серьезно, так что Васильев не удивился, когда на выезде из города обнаружил позади своей машины тяжелый бронированный микроавтобус с решетками на окнах и ветровом стекле.

Глава 27

Одноглазый араб пришел в себя и сразу понял, что произошло что-то скверное. Головная боль мешала сосредоточиться, но он, не открывая глаз, постарался восстановить в памяти последовательность событий, которые привели его туда, где он в данный момент находился.

Привычка к умственной дисциплине и богатый боевой опыт не подвели его и на этот раз. Он вспомнил все очень быстро. Затекшие руки и ноги добавили недостающую информацию и внесли окончательную ясность: он был захвачен в плен и теперь лежал связанный по рукам и ногам на чем-то жестком – надо полагать, на полу, если не на палубе какого-нибудь натовского авианосца.

Он открыл глаза. Нет, это был не авианосец. То, что его окружало, больше всего смахивало на номер дешевого мотеля. На кровати, даже не сняв ботинок, лежал какой-то человек в темной одежде. Лицо его было прикрыто от света лампы каким-то листком с черными строчками распечатанного на компьютере текста; множество других листков было разбросано вокруг него на кровати, а два или три свалились на пол. Присмотревшись, одноглазый с удивлением узнал в рассыпавшихся листках рукопись своей книги. Книга была написана по-арабски, а это внушало некоторую надежду: быть может, там, на кровати, отдыхает единоверец.

Грудь незнакомца медленно поднималась и опускалась; прислушавшись, одноглазый уловил шум ровного, спокойного дыхания. Кажется, его тюремщик спал. Где-то поблизости наверняка находились другие, но араб решил разбираться с проблемами по мере их возникновения. Сейчас главной его проблемой были веревки, которыми кто-то связал ему конечности, лишив возможности двигаться. Итак...

Одноглазый попробовал путы и убедился, что скинуть их будет очень нелегко. Узлы вязал большой мастер этого дела, а сила, с которой были затянуты веревочные петли, делала тщетными любые попытки от них освободиться.

Терпеливо двигая запястьями, которых почти не ощущал, одноглазый приподнял голову и осмотрелся, ища, обо что перетереть веревку.

– Пустые хлопоты, – не шевелясь, сообщил лежащий на кровати человек. Сказано это было, увы, по-английски. – Перестань возиться и дай мне поспать, одноглазый верблюд. Гоняясь за тобой, я устал как собака. Поэтому лучше перестань ерзать, пока не получил пулю.

– Кто вы такой? – спросил одноглазый, который уже не помнил времени, когда его могли напугать чьи бы то ни было угрозы. – Я вижу, вы читаете по-арабски...

– Да, – донеслось из-под прикрывавшего лицо тюремщика листка, – поспать явно не удастся.

Отшвырнув страницу, незнакомец сел, заставив громко затрещать старые пружины. Увидев его лицо, одноглазый разразился бранью.

– Пустые хлопоты, – повторил проклятый француз, который, как выяснилось, и не думал умирать. – Я не настолько хорошо владею арабским, чтобы по достоинству оценить твое красноречие. Вот если бы на моем месте был Илларион Забродов, он бы нашел, что тебе ответить, о чем с тобой потолковать. Знаешь, он однажды попал в плен к афганцам и за три дня так заболтал их командира цитатами из Корана, что тот отпустил его от греха подальше, пока он своими разговорами не деморализовал ему весь отряд...

– Может быть, и вы меня отпустите? – не стал ходить вокруг да около одноглазый. – Я отдаю должное вашему мастерству, которое привело вас к заслуженной победе. Может быть, стоит на этом остановиться? Я могу заплатить больше, чем обещали за мою голову американцы. Намного больше!

– Поговорим лучше о литературе, – предложил Глеб Сиверов. – Так ты, оказывается, еще и пописываешь? Никогда бы не подумал!

– Почему же? – вежливо удивился одноглазый. Вежливо удивляться, лежа на полу со связанными руками и ногами, было трудно, но он справился с этой задачей во имя поддержания беседы. Разговорчивый тюремщик – это уже не тюремщик, а почти жертва. Язык – грозное оружие, если умеешь им правильно пользоваться. Одноглазый это умел. – Почему же? Я накопил огромный жизненный опыт и почувствовал, что настало время поделиться с людьми плодами моих размышлений...

– Это дерьмо, а не плоды, – сообщил Глеб. – Говорю тебе это как журналист, корреспондент агентства "Рейтер". – Он улыбнулся собственной шутке, которая одноглазому вовсе не показалась смешной. – И вообще, тебе лучше было бы составить завещание, чем развлекаться пропагандистской писаниной.