В ожидании счастья - Терри Макмиллан

Герберт. Он ее просто достал. Уж лучше было сразу его отшить, было бы спокойнее. По три раза на день звонит, выясняет, где она, с кем. Надоело уже напоминать, что у него есть жена, вот о ней пусть и заботится. Он был нужен, чтобы доказать то, в чем Бернадин разуверилась: что она по-прежнему желанна, сексапильна, что еще может заставить мужика стонать в постели. Через две недели Герберт признался ей в любви. Чем очень ее позабавил. Она лежала в его объятьях, улыбаясь и разглядывая сидевшую на подоконнике птичку. Герберт что только для нее не делал, но она не на все его фантазии соглашалась. „Попроси жену. Или еще кого", — сказала она, и Герберт не настаивал.

— Но я же люблю тебя, — в очередной раз заявил он на прошлой неделе, после того как Бернадин твердо сказала, что пора немного поостыть.

— Ты любишь не меня, Герберт, ты любишь свое ощущение охотника.

Он, конечно, сказал, что это не так, и изо всех сил старался убедить ее, что жена ему надоела, что он разведется сразу, как сын закончит школу, то есть через два года.

— Послушай, Герберт, все было замечательно, но я тебя не люблю. А даже, если бы любила, замуж бы не пошла.

Он, разумеется, не поверил. Бернадин подумала, что он допускает ошибку, обычно свойственную женщинам: путает физическое удовлетворение и любовь.

— Почему не пошла бы? — решил выяснить он.

— По двум причинам. Во-первых, ты, Герберт, обманываешь жену, значит, ты и меня, скорее всего, станешь обманывать.

Конечно, Герберт запротестовал: этого не случится, он-де ее любит, а жену уже нет.

— Во-вторых, — продолжала Бернадин, — я не хочу выходить замуж. Точка.

Герберт не поверил.

С точки зрения Бернадин, ему вообще не на что жаловаться: хорошо провели время, что ему еще? Ей от него нужно было нечто совершенно конкретное. А он, видимо, решил, что у них серьезней, чем просто секс. Может, он даже возмечтал, что она влюбится в него по уши, голову потеряет? Не тут-то было. Герберт даже не догадывался, что всего-то навсего, когда ей становилось слишком холодно и одиноко в постели, Бернадин знала кого ей позвать. Она его использовала. Ну и что? Они с женщинами тысячу лет так обращаются, думала она. А мы добрые, позволяем.

Но Герберт оказался не из тех, кому можно сказать нет, и все. Он знал, что дети ее уехали, и продолжал названивать. Бернадин это надоело, и потом, пора ему уяснить, что она не собирается сдаваться в минуту слабости, поэтому она включила автоответчик и перестала отвечать на его звонки на работе.

Бернадин сидела на диване и читала журнал. На это у нее ушло тридцать пять минут. Потом, чтобы хоть чем-нибудь заняться, пошла в ванную; увидев на раковине следы зубной пасты, достала моющее средство и принялась чистить раковину. Затем, незаметно для себя, вымыла зеркала ванну, панели душевой и унитаз. И ни капельки не устала: нерастраченную энергию просто некуда было приложить. Заметив на стене грязные пятна, подумала, что надо бы сходить купить краски, но сообразила, что магазин был уже закрыт.

Бернадин почти пожалела что от отдали Чэмпа. Этот ротвейлер, как и прочие восемь или девять домашних питомцев, типа хомячков, кроликов, белых крыс, кошек и ящерицы, побывавших в доме до него, не прижился. Бернадин говорила Джону, что детям нужна собака, а не медведь, и эта порода собак — не совсем то, что нужно.

— Боже мой, Бернадин, это же не бешеный бык, — сказал он тогда. — Они, конечно, здоровые, но дружелюбнее коккер-спаниеля, вот увидишь.

В четырехмесячном возрасте Чэмп своими „детскими зубками" укусил Джона-младшего. Весил он тогда уже девятнадцать килограмм. Оника всякий раз, когда он норовил лизнуть ее, лупила его наотмашь: они друг друга не переносили. Из ревности. Если Чэмп видел, что Бернадин чем-нибудь занята с Оникой — рисует, читает, помогает убирать комнату, — он подскакивал к окну снаружи и начинал скрести лапами. И лаять. Лаял он без устали. А потом Джон-младший отказался его кормить, потому что, хотя пса и водили на дрессировку, он по-прежнему постоянно наскакивал на мальчика, сбивая его с ног.

В восемь месяцев Чэмп весил уже больше сорока килограммов. Бернадин он любил. Ведь именно она его кормила, выгуливала, трепала за уши и почесывала под подбородком. Но Чэмп терпеть не мог поводок. И однажды, после обычной игры на воле просто не дал его снова надеть.

— Чэмп, ко мне! — скомандовала Бернадин.

Пес обернулся, посмотрел на нее и побежал дальше.

— Ко мне, — повторила она но строже.

А Чэмп как ни в чем не бывало резвился на чужих лужайках, метил деревья в чужих дворах и топтал чужие цветы.

Уперев руки в бока, Бернадин крикнула:

— Чэмп, я сказала, ко мне!

Но он всего лишь остановился и сел, оглядываясь по сторонам со скучающим видом. Она подошла к нему. Пес не шевельнулся. Она потянулась к ошейнику, и тут Чэмп вдруг резко дернул головой, так что Бернадин едва успела сунуть ему глубоко в пасть кулак: еще чуть-чуть, и его зубы сомкнулись бы у нее на запястье. Бернадин схватила собаку за ошейник, тряхнула шлепнула по морде и, пристегнув ошейник, сказала:

— Плохая собачка.

На обратном пути повторять Чэмпу „Рядом!" необходимости не было. Подойдя к гаражу, Бернадин скомандовала „Сидеть!" и он сел.

— Ты, похоже, даже небольшие свои мозги растерял, раз решил укусить меня, — сказала она. Пристыженный Чэмп лизнул ей руку, словно прося прощения. — Убери пса, или мы с детьми уйдем, — сказала она Джону.

— Не болтай ерунды, — был его ответ.

Дожидаться его согласия Бернадин не стала. Прошло целых три дня, прежде чем Джон заметил исчезновение Чэмпа. Разозлился он ужасно. Еще бы, ведь за собаку заплачена жуткая сумма — тысяча двести! Но дети были довольны; у них появилась новая забава — морская свинка Эта прожила три недели, а потом умерла от переедания.

Бернадин заглянула в спальню Оники. Кровать с тех пор, как ее убрала горничная, еще не расстилали. Бернадин опустилась на краешек, погладила рукой покрывало с картинками из диснеевских мультиков. Оника вот барахольщица, никогда ничего не выкидывает, не комната, а склад. В углу за столиком сидели мягкие игрушки. Перед каждой зверюшкой стояло блюдечко с угощением. На комоде поместился огромный деревянный кукольный дом, обставленный миниатюрной мебелью. Рядом стояла игрушечная кухня с плитой и раковиной и маленький белый пылесос. Платья для кукол лежали в специальных пластмассовых коробочках. Очень аккуратная комнатка И Оника всегда знала, где у нее что лежит. Заявила, что она художница и ее рисунки были повсюду: на стенках, над столом над входом, на двери в ванную. Под столом стояла большая коробка от рождественских подарков. Здесь Оника держала бесчисленные карандаши и фломастеры, накопившиеся неизвестно за сколько лет. Мольберт и краски хранились в гараже.