Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма

победим болезни и нищету! Построим новую жизнь! Да здравствует новая счастливая Эфиопия! Да здравствует процветание героического народа Эфиопии!»

Сирак снова вспомнил злосчастную книгу. Когда же наконец он ее напишет? Задумана она была, когда Цегие ждала ребенка. Трудное было время. Пришлось искать работу. И он ее нашел. А сколько времени ушло на поиски жилья! Тогда было не до литературы, и книгу он на время оставил. Когда же принялся за нее вновь, слова отяжелели, словно камни. Писалось трудно. Сколько страниц изорвал! А теперь оказалась изорванной в клочки вся рукопись. Надо начинать все сначала.

Спасибо Себле, после знакомства с ней работа наладилась. Какая нелепость, что именно из-за нее он лишился рукописи. Теперь все пошло прахом… И его творческая жизнь тоже…

— Добрый вечер, господин, — услышал Сирак голос Вубанчи.

— А, это ты!

— Что не заходите в дом?

Сирак залюбовался луной. Он взглянул на служанку, та застенчиво улыбнулась.

— Ты почему не ходишь учиться? — спросил Сирак.

— Работы много, — замялась девушка.

— Какой еще работы? — сказал Сирак и, не дождавшись ответа, поспешил уйти.

Как только он открыл дверь, Иоханнес бросился к нему навстречу, повис на шее. Сирак поцеловал сынишку и прошел к обеденному столу. Положил на стол рукопись Искандера и обратился к жене:

— Почему ты не пускаешь Вубанчи в школу?

Взгляд Цегие скользнул по папке с рукописью.

Набросив на плечи накидку и повязав, как обычно, косынку, она взялась разогревать куриный вотт, от которого шел дразнящий запах.

— Я тебе говорила, чтобы ты не вмешивался в мои отношения с прислугой. — Она сверкнула своими огромными глазами. — Уже успела нажаловаться? Видно, эта девочка еще себя покажет, твердым орешком будет!

— Да не жаловалась она. Я сам спросил только что на улице. Говорит, работы много. — Сирак сел на стул и, взяв сына на колени, стал играть с ним «в лошадки». — Но даже если работы действительно много, нужно, чтобы она обязательно училась, — строго сказал Сирак.

— А кто вместо нее дела делать будет?

— Она же, только после возвращения из школы.

— Ты, видно, хочешь из меня прислугу сделать. Только и твердишь: «Как она питается? Почему мало спит?» А теперь еще: «Почему не ходит в школу?» Посади ее себе на голову и перестань меня терзать. Тех слуг, что были до нее, ты так избаловал, что они в грош меня не ставили, и в конце концов в благодарность за хорошее отношение бросили работу и ушли. Да что попусту говорить — все равно что воду в ступе толочь. Лучше бы обо мне позаботился.

Она налила воду в кастрюлю. Сирак обхватил голову руками:

— Послушай, Цегие, не надо возвращаться к пререканиям. Я так устал от скандалов. Говорю тебе — она должна учиться.

По его виду и тону Цегие поняла, что он настроен решительно, и, однако, не могла себя смирить:

— Вспомни Буше и Дынке. Что толку от их учебы? Подумать только, грамотная Дынке!

— Они тоже люди.

— Думаешь, они учатся? Им лишь бы от работы отлынить. Собираются и болтают часами.

— Сплетни это!

— Ну, выучится Дынке, а что дальше? — упорствовала Цегие.

— Знания еще никому не повредили.

— Собираются шестидесятилетние старики и старухи и учат буквы! Пустая трата времени!

— Как ты не права! Вывести людей из тьмы — разве это пустая трата времени?! Это великая цель, — сказал Сирак, продолжая играть с Иоханнесом.

— Ну и цель!

— Неужели ты не видишь светлого будущего?

— Сны я смотрю, когда сплю.

Ирония в словах жены покоробила Сирака.

— Меня удивляет, что ты сама из бедной семьи, и так рассуждаешь.

— Опять попрекаешь меня бедностью!

— Да не о том я.

— А о чем? Будто я сейчас выбилась из нищеты, — кричала Цегие.

— Все мы выбьемся, но лишь вместе с народом. Не надо терять надежды, — убежденно произнес Сирак.

Цегие не отрывала взгляда от папки на столе.

— Надежды — не хлеб, ими сыт не будешь. Ты вот все надеешься, что твои книги будут читать! — зло рассмеялась Цегие.

— А почему мне не надеяться? Те, кто сегодня учит азбуку, завтра станут читать. Не ради же денег книги пишутся!

— Ради долгов, что ли?

— Опять ты за свое!

— Так ради чего ты пишешь?

— Таково мое призвание. Я чувствую, что должен писать. Каждое слово обновляет мой дух, каждая мысль обогащает меня. Понимаешь?

Вубанчи принесла мэсоб.

Цегие насмешливо улыбалась:

— Каждое слово обновляет твой дух, терзая при этом тело. К чему бы это? Дай тебе волю, ты и нас принес бы в жертву словам.

Сирак весь внутренне сжался. Гнев душил его. «Что я должен сделать, чтобы она меня поняла?» — думал он.

— Неужели я представляюсь тебе таким жестоким? Я писатель, но это не означает, что я равнодушен к своей семье. Четыре года прожили мы вместе, а взаимопонимания нет. Но ведь были же мы счастливы! А сейчас? Почему мы ссоримся? Что с тобой происходит? Наша жизнь превратилась в ад, — сказал Сирак с отчаянием.

Вубанчи принесла воду для рук.

— Не просто ад, но адский ад, — добавила Цегие.

— Ад не для тебя, а для меня. Я мучаюсь. Мне необходимо закончить книгу. Ни о чем другом я не могу думать. Мне нужно время и нормальные условия. Я скоро закончу. А потом, я обещаю тебе, у нас все будет хорошо, мы станем жить в мире и согласии. Дай мне немного времени, и я никогда больше не доставлю тебе беспокойства.

Сирак вымыл руки.

— Это ты уже говорил не раз, — возразила Цегие.

— Да, говорил, но…

— Закончишь одну книгу, начнешь другую. Ты же заявляешь, что литература — твоя жизнь. — Она взяла на руки сына. — А у нас с ним нет жизни. Мы для тебя ничто. Твоя жизнь в книгах. А мы должны радоваться долгам и нищете. Видно, так угодно господу богу, а сопротивляться воле божьей грешно, — продолжала она, помешивая вотт.

Сирак слушал молча. «В общем-то, она абсолютно права, — подумал он. — Всякая женщина заботится о благополучии семьи. Для нее главное — гарантия семейного блага, а оно всегда связано с деньгами. А мои желания? Моя жизнь? Мое предназначение в жизни? Вне литературы у меня нет жизни и нет желаний. Может быть, то, что я написал, никому не нужно. Может, и эта книга тоже окажется ненужной? Но я должен писать, чтобы выразить самого себя. Может, однажды мне это и удастся. Так в чем же моя ответственность? И перед кем? Перед литературой или перед этой женщиной и семьей? Вот главный вопрос. Литература ревнива. Она не любит делиться с кем-то другим. Она более ревнива, чем