Иван-дурак: Очерк русской народной веры - Андрей Донатович Синявский

на себя крест не военного, а религиозного подвига, а возможно и подвига добровольного нищенства. И потому они, с одной стороны, сохранили черты рыцарства и богатырства, а с другой, приобрели черты нищего странника.

Но возникает дополнительный вопрос: а не есть ли все это просто-напросто гиперболизация самими нищими своего нищенства, своего странничества? Не есть ли это, так сказать, мания величия нищего, который втайне, в душе, мнит себя святым богатырем? Я думаю, все эти оттенки возможны, и они смешиваются в былине «Сорок калик со каликою», где богатырство внезапно смыкается с нищенством. Нужно помнить, что эту былину пели не рыцари и не богатыри, а — нищие, как бы вспоминая о своем далеком прошлом и путая этот идеальный образ со своим сегодняшним днем. Никаких богатырских калик в реальном доступном нам обозрении Древней Руси мы не знаем. Если таковые и были когда-то, в далекой древности, то потом их сменили толпы нищих и толпы просто усердных богомольцев, ходящих по святым местам: из Москвы — в Киев, из Киева — на Соловки.

Это странничество, или паломничество, принимало порою настолько массовый характер, притом стихийный, иррациональный, что Московское государство и православная Церковь, несмотря на все сочувствие паломникам, вынуждены были иногда принимать заградительные и запретительные меры. Создается впечатление, что если бы народной вере и народной Руси дали полную волю ходить, куда она хочет, то русское государство развалилось бы. Настолько странничество приобретало по временам общенациональный размах и характер.

Что искали эти люди, снявшиеся с места и бродившие по дорогам России? Трудно дать на этот вопрос однозначный ответ: в этом странничестве сплетались разные мотивы, разные социальные слои и человеческие судьбы. Но главное, что побуждало русского человека в путь, это, конечно, поиски религиозной святости. Говоря иными словами, русский народ — по всей России — искал ее, Россию, в идеализированном образе Святой Руси. Порой ее приходилось выдумывать, домысливать, воображать.

С давних пор на Руси складывались всевозможные версии о какой-то идеальной земле, спрятанной внутри страны или за ее пределами. Один из множества вариантов — благословенная Микитина вотчина, якобы обещанная Иваном Грозным брату царицы, Никите Романовичу. В песне о взятии Казани Никита Романович просит царя:

А ты дай-ка мне Микитину да вотчину:

Что хоть с петли уйди,

Хоть коня угони,

Хоть коня угони, хоть жену уведи,

Только ушел бы в Микитину вотчину,

Того доброго молодца да Бог простит[170].

Широчайшей известностью пользовалась легенда о святом граде-Китеже, который скрылся из человеческих глаз при татарском нашествии, да так и остался незримым до конца света. Вокруг озера Светлояр, где, согласно преданию, расположен чудный город, собирались толпы молящихся. Многие из них надеялись с помощью Божьей увидеть в прозрачном озере отражение Китежа или услышать его колокольный звон. Легенда о граде-Китеже, в сущности, говорит нам о том, что Россия, при всех грехах и беззакониях, в своей глубине продолжала осознавать себя Святой Русью, пускай недостижимой.

Находились лица, которые будто бы побывали в невидимом Китеже. Распространялись письма, посланные из Китежа людьми, проникшими в это заповедное царство. В них рассказывается, как истово там свершается весь порядок богослужения, как молитвы святых отцов предстают там в виде столпов огненных, доходящих до неба. Путешествие в невидимый Китеж, который сам Бог укрыл Своей дланью, было обставлено строгими условиями и обязательствами. Требовалась «клятвенная молитва», что человек готов жизнью пожертвовать, умереть от голода или иные страхи претерпеть ради того, чтобы увидеть этот священный город. Путь туда должен совершаться в великой тайне: о своем намерении нельзя говорить ни матери, ни отцу, ни братьям, ни сестрам. В случае разглашения тайны не только не увидишь град-Китеж, но и понесешь суровое Божье наказание…

Сошлюсь на собственную скромную практику, чтобы хоть в малой степени передать подобные ощущения. Однажды, бродя по Русскому Северу, мы узнали, что где-то здесь, в двенадцати километрах, в глухом лесу, есть старинная часовня. Местные жители показали общее направление, но не стали объяснять подробности дороги: дойти до той часовни, — сказали они, — может лишь человек, который направляется туда с чистыми помыслами. В противном случае он просто заплутается и, сколько бы ни старался, не найдет той лесной часовни. Можете вообразить, какую радость мы испытали, доплетясь до этой часовни запутанными лесными тропинками: это как бы подтверждало чистоту наших намерений…

В массовом паломничестве осуществлялись контакты народной среды с высокой церковной культурой. Но дело не сводилось к посещению прославленных святынь и общению с избранными духовными лицами. Странствуя, человек чувствовал себя на земле пришельцем, чужестранцем, отрывался от житейских забот и пребывал в Небесной Отчизне. Порой весь мир для него таинственно преображался. В Евангелии сказано: «…Царствие Божие внутрь вас есть» (Лука, 17:21). Вот как об этом, через свой персональный опыт, свидетельствовал в прошлом столетии благочестивый странник из крестьян. Он ходил по России и побуждаемый Святым Духом творил непрестанно сердцем Иисусову молитву.

«Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чем забот, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело… Молитва сердца столько меня услаждала, что я не полагал, есть ли кто счастливее меня на земле, и недоумевал, какое может быть большее и лучшее наслаждение в царствии небесном. Не токмо чувствовал сие внутрь души моей, но все и наружное представлялось в восхитительном виде, и все влекло к любви и благодарению Бога; люди, древа, растения, животные, все было мне как родное, на всем я находил изображение имени Иисуса Христа. Иногда чувствовал такую легкость, как бы не имел тела, и не шел, а как бы отрадно плыл по воздуху… иногда чувствовал такую радость, как будто сделан я царем и при всех таковых утешениях желал, когда бы Бог дал поскорее умереть и изливаться в благодарности у подножия Его в мире духов…»[171]

В богомольной, околоцерковной среде исключительное положение занимали юродивые. Они были известны и в других странах, однако на Руси юродство пользовалось наибольшим спросом, авторитетом, составляя специфический колорит русской православной жизни. Оно было окружено богобоязненным страхом и смехом. По словам современного исследователя: «Юродивый — это посредник между народной культурой и культурой официальной. Он объединяет мир смеха и благочестивой серьезности… балансирует на рубеже комического и трагического. Юродивый — это гротескный персонаж»[172].

Рассуждая шире, юродивые — это религиозные