Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

проживали враги генерала, вдруг распахнулись ставни, оттуда полился свет, на светлом фоне показались чьи-то голова и плечи, и тут же тихонько пропиликал колесцовый замок и вспыхнул огонёк… тонко и коротко ударила аркебуза…

Похх… И тут же человеческий контур пропал от окна.

И сразу, в ответ на аркебузу, разбивая в щепки незакрытый ставень, добивая последние стекла и разнося вдребезги что-то в доме, один за другим по тому окну стали бить мушкеты…

Пахх… Всс… Пахх… Пахх…

«Ну вот… Всё идет как надо, завтра даже и врать не придётся. Всякий из моих людей скажет, что в нас стреляли».

Этот выстрел был ему на руку. Тем не менее он не хотел, чтобы кто-то из его людей был ранен, и поэтому крикнул:

- Сержант, никого не задело?!

- Нет, господин, хрен они тут кого разглядят в такой темноте.

Да, скорее всего из дома, где есть свет, разглядеть кого-то в темноте на улице было трудно, там лишь тени мелькали, на мгновение озаряемые пороховыми вспышками, да и те были окутаны дымом; тем не менее генерал просил своих людей:

- Всё равно будьте внимательны!

- Да, господин!

Всс… Пах… Всс… Паххх…

Снова по улице разносились звуки мушкетного боя.

И как только среди них появилась пауза, Волков закричал с таким расчётом, чтобы Гейзенберги слышали его даже за ставнями:

- Несите хворост, под дверь… под дверь складывайте!.. И ещё под те дальние ворота!..

- Хворост? – удивился Рудеман. – Так откуда ему быть? Мы же не вязли с собой хвороста.

Волков лишь взглянул на него и ничего ротмистру не ответил, а тут заговорил сержант, что был с ними:

- Господин, бегут к нам.

Так и было, едва барон обернулся назад, то увидел трёх людей с лампами и алебардами, что спешили к ним от конца улицы.

- Стража, - произнёс Рудеман.

Да, это была городская стража, и по мере их приближения из домов стали выходить люди, также с лампами.

«Интересно, а когда всю ночь разбойники терзали дом Кёршнеров, людишки тоже выходили поглядеть, что происходит?».

И тут уже Волков крикнул:

- Гайберт! Всё, больше не заряжайте… Отводи людей!

А подбежавший стражник пытался рассмотреть, кто тут шумит и что вообще происходит; и поняв, что люди вокруг неприятные, он подошёл к генералу, подняв повыше лампу, и стал говорить, оборачиваясь на последние выстрелы мушкетов:

- Господин, что же это… Господин, если то ваши люди, велите им прекратить… Отчего же тут такая пальба?.. Не должно так…

- Убери от меня лампу, - строго потребовал от стражника Волков.

Генерал не хотел быть освещённой в ночи мишенью, как в тот раз, когда ночью в Фёренбурге он получил в бок арбалетный болт; и как только стражник лампу опустил, барон сказал ему: – Из этого дома в нас стреляли, вот мы и ответили негодяям, – и уже более не замечая стражника, он крикнул: – Сержант, поторопите людей!

Мушкетёры и солдаты садились на коней, а когда уже стронулись, тот же стражник, что с ним говорил, пошёл возле Волкова и, как будто оправдываясь, говорил ему:

- Господин, вы уж не взыщите, но для доклада надобно будет ваше имя. Уж если начальство спросит… Надобно будет вас назвать…

- Ты же знаешь моё имя… - заметил ему генерал. – Ты же спрашивал меня, когда я сюда ехал.

- Ну, спрашивал… Так-то знаю… - мялся стражник.

- Ну так и скажешь начальникам, что стрельбу на улице святой Терезы открыли люди Эшбахта, так как из дома одного, из окна, в них стреляли.

- Стреляли, значит, - кажется, стражник сомневался.

- Ты что же, болван, мне не веришь? Так у меня двадцать человек свидетелей, – посмеивался барон. – Любого спроси.

- Ну что ж… - говорит стражник. – Значит, в вас стрельнули, а вы, значит, в ответ палили… Понятно. Ну тогда до свидания, господин.

После стражник отстал, а Волков и его люди спокойно ехали по разбуженной улице под взглядами многих настороженных глаз. Люди выходили на улицы, наспех одетые, с лампами, смотрели на всадников и переговаривались негромко:

«Эшбахт. Ответил, значит. Эшбахт отметился. Ой… Всё ли на том закончится?».

«Нет, не всё… Не всё, – отвечал им в мыслях генерал, выезжая с богатой улицы. – Пока у меня есть силы, ничего не кончится».

Рудеман ехал рядом с ним, и теперь пришло время поговорить с ним о делах речных; и Волков говорит ему:

- А дело с Вепрем речным мы с вами, ротмистр, так и не доделали.

- Именно так, - отзывается Рудеман. – Опять он на реке озорничает. Как случай первый произошёл, я пошёл к полковнику Рене и спросил, будем ли что предпринимать…

- И что же ответил вам Рене?

- Он ответил, что без вашего ведома мы ничего предпринимать не будем, – произнёс молодой офицер. – Дабы ничего не испортить в делах политических.

- Полковник Рене очень мудр, - саркастично заметил генерал.

- А ещё сказал, что на сбор отряда надобны деньги, а у него их нет, – продолжал Рудеман.

«Захотел бы – нашёл. Занял бы, у того же Кёршнера, – Волков был немного раздражён… Впрочем, давно зная мужа своей сестры, он и не ждал от того бойкости и инициативы, - ладно, придётся всё опять делать самому».

А Рудеман ещё и добавляет ему огня:

- Ещё я слыхал, что всех тех негодяев, что я схватил в логове этого Вепря, из тюрьмы Малена отпустили…

- Отпустили? – тут уже генерал даже не и удивляется. Чему же тут удивляться… Малены в городе всё ещё имели большой вес.

- Именно так и говорят, господин генерал, так что придётся теперь ловить их по новой.

Он ничего ротмистру больше не отвечает, и вскоре его отряд уже добрался до дворца Кёршнеров, где он наконец разоблачился от доспеха и с удовольствием завалился в постель, даже не помывшись.

Глава 34

Он никому о том, конечно, не говорил, но этот случай с нападением на графа и графиню, случай, конечно, отвратительный и страшный, был хорошим поводом для усиления его позиций в городе. Недавний выигрыш в деле о городском дворце графа Малена оказался делом пустым; после того как графиня Брунхильда уехала из города, дворец оказался, естественно, не нужен. Конечно, стоило его