Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

мой, я всё маюсь от бессонницы, особенно в такие тёплые ночи, а капли для сна забыл дома. Поеду прогуляюсь по городу, как утомлюсь, так спать захочу, может. Вы, дорогие мои родственники, меня не ждите, вернусь через часик, лягу спать.

- Ну, как пожелаете, - сказал Дитмар Кёршнер с капелькой удивления и, кажется, с опаской.

А хозяйка дома и спросила по-простому:

- Барон, вам воды в спальню подать? Будете мыться перед сном? Омывшись и уснуть будет легче.

- Ах, добрейшая моя родственница, дорогая Клара, вы всегда помните о моих привычках, - Волков подошёл к ней и целовал ей руку. – Конечно, распорядитесь, пусть принесут воды, да пусть не греют, и так жарко.

И пока ротмистр собирал людей и седлал лошадей, Волков вернулся в свои покои и при помощи Гюнтера, раз уж нет оруженосцев, стал надевать кольчугу, а после и кирасу. И уже когда слуга застёгивал на нём горжет, в двери постучали.

- Кто там? – поинтересовался генерал.

- Друг мой, это я, - отозвался из-за двери хозяин дома.

- Входите, входите, дорогой родственник, - Волков даже встал и подошёл к двери, чтобы встретить Кёршнера.

А тот, увидав, что генерал уже наполовину облачён в латы, удивился:

- Вы затеваете, кажется…

- Прогулку, - с усмешкой закончил за него генерал.

- А… - купец указал рукой на его доспех.

- А, это… - барон опять усмехается. - Это что-то вроде моей ночной рубахи. Пока не облачусь, не могу успокоиться… Да и в этом городе сей костюм очень полезен для здоровья. А то тут такой нездоровый воздух…

Волков снова садится на стул, а слуга берётся за поножи.

- Я пришёл поблагодарить вас, - говорит Дитмар Кёршнер, кланяется, - но, кажется, помешал…

- Наоборот, мой друг, наоборот, - уверяет его генерал. – Иначе мне пришлось бы заводить этот разговор с вами с утра.

- Я слушаю вас, дорогой родственник, - сразу оживился хозяин дома. – Готов, содействовать всеми силами.

- Я сейчас проедусь по городу, немного пошумлю, взбодрю подлецов Гейзенбергов…

- О, - только и смог вымолвить купец.

- Да… - Волков подал левую ногу слуге, и тот стал крепить на неё наголенник. – Так вот, ничего серьёзного не будет, пальбы немного случится, и всё… Но, - тут генерал делает паузу, - завтра, конечно, в городе о том начнут судачить. А вы всем людям, всем приказчикам, писарям, всем, всем… будете говорить вот что…

- Что же? – хотел знать Кёршнер.

- Скажете, дескать, родственник хотел взять дом Гейзенбергов, да поспешил, от ярости не обдумал дела и посему не смог сломать дверей; будете говорить, что Гейзенберги отбивались, но тем меня только раззадорили, что теперь я жду большой отряд в три сотни человек, что мой полковник уже где-то в Эвельрате и что дня через три-четыре будет уже здесь, и будет он… - Волков многозначительно поднял палец к потолку, - и будет он здесь с пушками.

- О! – опять удивлялся купец. И тут же стал продолжать: – Но ежели я своим писарям скажу об отряде и пушках утром, то уж поверьте мне, дорогой родственник, о том весь город будет знать уже в обед.

- Так нам то и надобно, друг мой, - отвечал ему генерал, подставляя вторую ногу слуге для облачения её в железо. – Нам то и надобно.

- Раз так надобно, то всё так и скажу.

И тут Волков понял, что этот визит его верного друга не случаен, то был первый раз, кажется, когда хозяин дома беспокоил своего уважаемого гостя в столь поздний час в его комнатах, и тогда Волков поинтересовался:

- Друг мой, кажется, вас что-то беспокоит?

И тут Дитмар Кёршнер вздохнул:

- Признаться, всё это тяготит меня.

- Тяготит? – в голосе родственника генерал услышал те интонации, которые слышать ему было неприятно. «Неужто купчишка сейчас станет просить меня искать со злобным семейством примирения? Неужто хватило ему одной бессонной ночи с пальбой, чтобы пресытиться борьбой и решить сдаться?». И он решил всё выяснить сейчас, чтобы, прежде чем делать следующий шаг, понимать, может ли он надеяться на своего родственника. - И что же вас тяготит, друг мой, говорите, не стесняйтесь.

Кёршнер вздохнул:

- Пока вас не было, негодяй Ульберт пограбил на реке две баржи.

- Ах, вот о чём печаль ваша… - произнёс генерал и, признаться, у него отлегло от сердца, ведь как ни крути, а речной вор был для него меньшей бедой, чем упадок духа у своего ближайшего соратника.

- И в одной из тех барж были мои хомуты и упряжи, которые делал я для купцов хоккенхаймских в тех моих мастерских, что есть у меня во Фринланде. Большой был заказ. Вперёд плаченый. И вот тот товар, что разбойники забрать в свои лодки не смогли, они просто покидали в реку, – он качает головой, и вид у него сокрушённый. - Зачем, не понимаю, - продолжает купец, - товар-то был хороший. Уж тебе не нужен, забрать его не можешь, так зачем же портить, зачем тратить?

- Подлость какая, – согласился с купцом генерал. – Видно, знал, мерзавец, что то ваш товар, и поглумился от злобы.

- Да и я так думаю, - невесело соглашался Кёршнер. – И ещё мне думается, что он так и будет являться на реке и разбойничать, как только вы будете отлучаться из графства. А как вы будете здесь, и он будет сидеть тихо.

Да, это была здравая мысль, купец, скорее всего, был прав. И, признаться, это разозлило генерала. Ведь мерзавец Ульберт не просто озорничал на его реке, не просто наносил ему убытки в серебре, он наносил убытки его репутации. Дескать, всё равно я не боюсь тебя, как воровал, так и буду воровать.

И такого генерал ему спустить не мог, тем более что и ближайшему его соратнику мерзавец Ульберт доставлял такие неприятности, и посему Волкову пришлось пообещать:

- Не печальтесь, друг мой, не печальтесь, я займусь речным вором. Тем более что ротмистр, который логово этого Вепря уже раз громил, сегодня ваш гость. В тот раз разбойник ушёл, хватали только его челядь, но на сей раз попрошу Рудемана изловить вора самого. А как изловит, я закую этого Вепря в цепи и сам отвезу в Вильбург, к герцогу на суд.

- Уж как