Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

– Бывшая. Странно, что ты не заподозрил по тому, как она мной вертит.

– Ничего себе… – Хельмо не стал признаваться, что подозревал вообще другое.

Улыбка Янгреда увяла так же быстро, как возникла, на скулах выступили желваки. Следующие слова он бросил сквозь зубы:

– Ну а потом я ее предал. Хайранга я тоже предал, но еще раньше и по-другому. – Новый взгляд не поддразнивал, а жалил. – Я не останавливаюсь на достигнутом, правда? Может, и тебе лучше держаться подальше?

Хельмо совсем опешил. Янгред отвернулся и стал смотреть на полог шатра, точно хотел его прожечь. Рана на его щеке все еще кровоточила. Отвлекаясь, Хельмо осмотрел пространство рядом, нашел в свете фонаря маленький овальный листок, сорвал и протянул.

– Пока у меня нет таких планов. Вот, держи.

Теперь Янгред глянул с недоумением, даже нахмурил брови.

– Это еда или подарок? Ценю, но все же предпочитаю брать деньгами.

Хельмо невольно закатил глаза.

– О господи, я забыл, что ты дикарь. Это подорожник, он останавливает кровь.

– Ого. – Его удивление стало менее унылым. Даже уголки губ опять дрогнули, а пальцы все же схватили тонкий зеленый черенок. – Спасибо, запомню. – Он прижал лист к ране и вздохнул, опять уставившись себе под ноги. – Что ж…

– Слушай, ты можешь ничего не говорить, – видя его колебание, уверил Хельмо почти искренне. Подтянул к груди колени, обнял их, но дальше заговорил тверже: – Это ваши дела, и они меня, наверное, не касаются. Только обещай… – Янгред все же поднял глаза, – что «ваши дела» ничего мне не испортят. Сам видишь по Инаде, как ведут себя острарцы. Мне некогда будет мирить еще и вас.

– Нас не надо мирить, – отрезал Янгред, опять колким тоном. Помедлил, нахохлился и посмотрел в глаза уже мягче, почти просительно. – Не злись. И не думай, что тебе достались в подчинение три недоумка, которые не могут разобраться в чувствах. Мы давно разобрались.

– Надеюсь… – не удержался Хельмо.

Янгред слабо рассмеялся, глянул на окровавленный лист подорожника, снова прижал его к лицу и вдруг заговорил. В быстрой речи сильнее прорезался акцент.

– Я любил ее с детства, пусть и не признавался, – прозвучало просто, без смущения. – А Хайранг был моим лучшим другом. По сути, – снова блеснула слабая улыбка, – единственным. Ты рос при дворе и, наверное, легко научился дружить, а вот меня привезли из далей, где я мало с кем общался. Я был как булыжник среди граненых самоцветов. Булыжник, который каким-то образом получился от любовных утех самоцветного короля…

Хельмо усмехнулся. Образ ему понравился. Ведь примерно так он ощущал себя сейчас.

– У Лисенка тоже не было друзей, – продолжил Янгред. – Все вечно садились ему на шею из-за его доброты и ума, завидовали его богатой семье. Ему нужен был… равный и по положению, и по воле – она у него немаленькая, еще увидишь. Все было отлично, вот только… – эти слова явно дались Янгреду с особым трудом, – отца моего он видел насквозь. И перед самым отъездом на ту войну попытался меня отговорить, в лицо заявил: «Не любит он тебя, а ты за него умрешь». А я-то был глупый. Не только заявил, что он ничего не понимает и завидует, но и потом, когда он прав оказался, так и не заставил себя ему написать. Ни разу за все годы, спрятался от прошлого. Конечно же, когда я вернулся, он не принял меня назад.

Хельмо сочувственно кивнул и положил подбородок на колени. Вспомнил, как эти двое общаются, почти физически ощутил этот холод обиды. Вздохнул: нет, таких не помиришь. Даже если бы он и решился попробовать.

– А Инельхалль была дочерью королевского фаворита, – продолжил Янгред, стараясь говорить бодрее. – Ее готовили во фрейлины, представь себе! Но когда я уже уехал, ее родители попали в опалу: их обвинили в покушении на короля. Их казнили, ее постригли в монахини… Отца потом, кстати, правда отравили. Но совсем другие люди.

Соловей запел особенно звучно; казалось, он порхнул совсем близко. Хельмо и Янгред подняли головы, но в темном кружеве кроны никого было не разглядеть. Снова посмотрели друг на друга, и Янгред заговорил чуть тише, точно не желая мешать трели:

– Я узнал это из сплетен при чьем-то дворе, подбил нескольких приятелей, уговорил Марэца, и мы похитили Инельхалль из монастыря. Ну, Марэц назвал это похищением, Ледяной Клинок – спасением. – Янгред улыбнулся теплее. – Ей и во фрейлины-то не хотелось. У Марэца были женщины под началом, он взял ее тоже. Мы окончательно выросли, влюбились… а потом захотели вернуться: отец умер, опалу с рода Инельхалль сняли, и мне показалось, мы можем там что-то начать дома. Начать, как все. Зажить нормальной жизнью.

Он странно скривился на этих словах, и Хельмо опасливо спросил:

– Что ты имеешь в виду под… нормальной?

Янгред отвернулся. Он старательно делал вид, что ищет в траве свежий подорожник.

– Я уже говорил, Хельмо, – тон опять заледенел, – что сквернее всего в странах, где земли больше, чем людей. Тебе с детства вбивают: нужно продолжать род, обязательно заводить семью, ребенка, желательно не одного… Я тоже так думал. Догадаешься, что случилось дальше? Это не сложно, если вспомнить, из кого состоит женский легион.

Хельмо помотал головой: предмет был щекотливый. Янгред сорвал что-то, прокрутил в пальцах… убедившись, что это лесной щавель, Хельмо отобрал листок и, пошарив в траве, вручил Янгреду нужный. Тот снова приложил растение к щеке и наконец заговорил:

– Мы обручились. Стали жить вместе. Тут-то и выяснилось, что в походах у нас не было проблем не из-за травяных сборов, которые от этого предохраняют. Оказалось, в монастыре она сошлась с тем, с кем сходиться не следовало, – с одним из священников, тоже опальных. И потом, спасая его от казни, а себя от увечий – у нас монахинь-блудниц поднимают на вулканы, чтобы пепел ослепил их и изуродовал, – избавилась от последствия еще до родов. Никто не узнал. Сейчас я понимаю ее, тем более она была так юна, но тогда…

Теперь Хельмо легко обо всем догадался. Янгред опять посмотрел на него, и захотелось потупиться, оставить эту тему. Но он пересилил себя и спросил:

– Ты ее из-за этого бросил? Что она больше не может…

– Ох… Чего только я не наговорил, ведь уже тогда я не терпел лжи. Возможно, ложь разозлила меня даже больше, чем сам тот поступок, но я даже этого не понял. Дурак.

– И все-таки это не совсем предательство, – осторожно возразил Хельмо. – Наверное. Ну, по вашим меркам, раз у вас и разводиться можно.

Это лучше,