Мир приключений 1985. Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов - Леонид Млечин

— Вы меня слушаете? — Это был голос старика. — Мне показалось, что вы отвлеклись…

— Простите. Думал о вещах, близких к теме разговора.

— Привык, чтобы меня слушали внимательнее. Кстати, знаю, что вы сами некогда пели. Даже вспомнил вас по сцене. Но об этом позднее. Итак, с чего же мы начнем? Да, пожалуй, вот с чего. Ровно тридцать лет назад — нет, уже тридцать два года — в зубоврачебную амбулаторию оперного театра, где я в тут пору работал, зашел один известный певец и сказал: «Вы мне поставили новые зубные протезы, а у меня изменился тембр голоса и характер звуковедения». Я удивился: с какой стати? Почему? Как? Сравнили старые и новые протезы. Они действительно не вполне совпали по форме и размеру. Вскоре пришел еще один певец. И представьте, с подобной жалобой. Вот тогда-то мне и взбрело на ум провести серию направленных опытов. Постепенно с помощью пластмассовых пластинок начал укреплять нёбный свод. Вы должны знать, что в образовании звука нёбный свод играет большую роль. Затем мне было выдано два авторских свидетельства на изобретение. Вот, поглядите их. Начались эксперименты с группой специально выделенных певцов. Пластинки я стал делать не пластмассовые, а серебряные. Что вам сказать? Они, безусловно, помогали создавать концентрированный звуковой поток, это было уже успехом. Увеличивалась сила и чистота звука. А что еще важнее, удалось в заданном направлении — я подчеркиваю, в заданном направлении, — менять тембр голоса, его окраску. Это коротко о главном. Теперь полистайте папки, которые лежат перед вами…

В одной из них лежали акты и заключения, подписанные членами ученого совета вокального факультета столичной консерватории. «При всей сложности вопроса, в частности, с этической точки зрения, — прочитал я, — работа заслуживает внимания. Но до поры до времени надлежит хранить в тайне фамилии певцов, давших согласие на установку пластинки. Певцы должны находиться под наблюдением врачей».

Во второй папке были авторские свидетельства и опять заключения комиссий, но уже не консерваторских. Вот что писали члены ученого совета тоже столичного стоматологического института: «Практическая проверка способа показала, что пластинка, изменяющая конфигурацию нёбного свода с целью создания концентрированного звукового потока, что увеличивает силу и чистоту звука, меняет в нужном направлении его окраску, уменьшает утомляемость и снижает резонанс в области черепа, изменяет постановку дыхания и позволяет восстанавливать утраченные певческие возможности. Пользование пластинкой способствует перестройке певческого звуковедения, вновь выработанные вокальные данные сохраняются некоторое время и после снятия пластинки».

Документы всегда производят на меня странное впечатление. Я видел, что здесь все как надо — есть подписи и печати, но, как ни странно, все эти акты пока что оставались для меня лишь пожелтевшими бумажками. Я не успел понять и почувствовать, что уже у цели, что именно эти бумажки и кроют в себе разгадку всех страстей, бушевавших в последнее время на корреспондентском пункте.

— Дочитали? — спросил старик. — А теперь пойдем на кухню. Я угощу вас кофе. Сам уже не пью. Там можно, если хотите, и покурить.

Мы пошли следом за стариком. Сколько же ему лет? Восемьдесят? Девяносто? Полных сто? Не знаю, умел ли старик читать мысли, но, поставив на стол чашки с кофе и пепельницу, он тяжело уселся на табуретку и сам ответил на незаданный вопрос:

— Мне восемьдесят шесть. Мой старший сын год назад вышел на пенсию. А младшему до пенсии оставалось бы еще четыре года. Но он погиб в войну под Белой Церковью. Поднял в атаку взвод. Он был очень добрый и веселый мальчик. Это о моих детях. Теперь о Гитлере, в борьбе с которым и погиб мой младший сын. Вы, конечно, помните, что Гитлер был неудавшимся художником. А Наполеон — неудавшимся писателем и философом. Пытался подражать Вольтеру. Но вскоре сам понял, что на этом поприще ему лавров не стяжать. Один из самых кровавых римских императоров — Нерон — был неудачливым певцом. Я пока что называю факты. И не делаю никаких выводов. Понравился ли кофе? Будьте добры, налейте еще и себе и даме. Еще не устали? Сказ только начался.

— А можно ли хоть что-то записать? — спросила Флора. — Не на диктофон, а в блокнот.

— Пожалуйста, — сказал старик. — Но с условием, что я позднее прочитаю записи. Публиковать разрешу далеко не все. Что я говорил о Нероне? Ах, да — неудавшийся певец. Но знаем ли мы это наверняка? Был ли он неудавшимся артистом? То, что он был кровавым деспотом, даже садистом, не подлежит сомнению. Натура крайне неуравновешенная. Не исключено даже, что психически больной. Тяжелый случай паранойи. То осыпал народ подарками, то сжигал собственную столицу. Все это зафиксировали историки. Но был ли он плохим певцом? Или хорошим, но непонятым современниками? Вот в чем загадка. Как это теперь выяснить? Не жило ли в Нероне могучее творческое начало, так и не нашедшее себе применения? Не разрывали ли его самого на части, в клочья эти силы? Не бесился ли он оттого, что не состоялся в главном для себя? Ведь, даже умирая, он ничего не сказал о том, что был императором, а воскликнул: «Жаль, какой артист погибает!»

— Но Рубинштейн так и трактовал «Нерона». А Карузо сумел в стансах показать трагедию деспота, мечтавшего стать артистом.

— Или же неудачливого артиста, от своей неудачливости ставшего деспотом. Не от того ли и вы сами бросили пение, что побоялись быть несостоятельным в глубоком значении слова?

Я встретился со стариком взглядом. Старик опять едва заметно улыбнулся.

— Если в тебе развивается комплекс и ты сам это понимаешь, петь, оставаясь внутренне честным, трудно, очень трудно, — сказал я.

— Но есть же и такие, кто умеет через комплекс перешагнуть? — спросила Флора. Вопрос был не случаен, что понял я, понял и старик.

— Согласен, — сказал он. — Не исключено, что ваш спутник из тех, кто нашел в себе такие силы. Однако вернемся к теме… Иногда я закрываю глаза и думаю. О разном. Времени теперь у меня много. Давайте пофилософствуем. Зависть, невежество и так называемый комплекс неполноценности — опасные вещи. Ведь не случайно среди фашистских главарей не было людей полноценных. Меня потрясла одна реальная история. Во время оккупации в лагере смерти фашисты создали оркестр из заключенных. Но это были не совсем обычные заключенные. Город большой, есть консерватория, филармония, два музыкальных театра. Захватили город на четвертый день войны. Мало кто успел выехать. Так вот, фашисты свезли в лагерь двадцать скрипачей лауреатов международных конкурсов. И дирижера Эдмунда Мундта. Их заставили играть специально написанное к случаю «Танго смерти», а затем стали по одному уводить на расстрел. Это очень напоминало по схеме «Прощальную симфонию» Гайдна. Там музыкант гасил свечу у своего пюпитра и покидал сцену. Здесь гасили человеческую жизнь, убивали самого музыканта.