Мир приключений 1985. Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов - Леонид Млечин

На этот раз я спел, кажется, так, как надо. Правда, голосовые связки были немного раздражены, хотелось откашляться. Значит, педагоги, слушай они сейчас мое пение, все же отругали бы меня за «горлинку».

— Как вы посмели?.. — спросила Флора, не глядя на меня. — Кто вам разрешил бросить пение?

— Сам того захотел.

— Но почему?

— Этот вопрос, Флора, я и сам себе не раз задавал. Видите ли, чтобы стать настоящим певцом, одного голоса мало. Нужно еще многое, очень многое… Умение найти образ, но вместе с тем и не раствориться в нем… Быть в роли, войти в нее серьезно, на полной отдаче, но и уметь наблюдать себя со стороны. Мне многого не хватало. Я ударялся в крайности — то пытался повторять великих, то намеренно боролся с ними… Кстати, и сейчас вы услышали не моего Демона… Образ был найден еще Федором Ивановичем Шаляпиным. А я сейчас с большим или меньшим успехом повторил то, что должно бы принадлежать одному Шаляпину. В искусстве это называется имитаторством.

— Но ведь повсюду на сценах не одни Шаляпины.

— Конечно, нет. Но это уж дело совести каждого. Лично я не хотел быть вторичным и рассудочным певцом. Мне доводилось петь и по-своему. Так, по крайней мере, считали. И даже хвалили за трактовку образа. Но что это была за трактовка! Сам-то я отлично понимал, что это от ума холодных наблюдений, не изнутри, не от души. Попросту сознательно старался спеть не так, как пели до меня ту или иную партию великие предшественники. Чуть ли не с карандашом в руках вычислял, где и какую надо дать фермату, где сознательно спеть на иной интонации. И все же получалось, что я имитирую классиков. Правда, теперь уже от обратного — не спеть так, как они… Пусть хуже, но иначе. В общем, не было счастливого сочетания…

— Какого?

— Это трудно назвать. Настоящее в искусстве, думаю, рождается, когда воедино сплавляются чувство и мысль, ты сам, твой жизненный опыт и знания, полученные от тех, кто делал это же до тебя… В общем, важно, что таких сил я в себе не находил.

— Идите вниз, к машине. Я догоню.

Флора сидела, отвернувшись от меня. Глядела вдаль, на тающие в синей дымке горы. Мне почему-то показалось, что она плачет.

Через пять минут Флора уже сидела за рулем — спокойная и, как всегда, точная в движениях. Но выражения глаз ее я не видел. Флора надела темные очки. Правда, день был солнечный, а в нашем «Москвиче» не было верхних светозащитных стекол. Очки — это было разумно. А Флора всегда поступает очень разумно. Куда мне!

Старик сам открыл нам дверь. Улыбнулся. Дрогнули вислые щеки.

— Это вы звонили утром? Проходите сюда. Даме — кресло, нам с вами стулья. Никто не помешает. Я живу один. Честно говоря, предпочел бы избежать этого разговора. Но понял, что вы так или иначе доберетесь до сути. Это было бы не только не желательно, но даже опасно.

— Почему? — спросил я.

— Для кого опасно? — поинтересовалась Флора.

— Для многих людей. Когда вы возвратились из Закарпатья?

— Вчера.

— Хорошо, — сказал старик. — Я навел о вас справки.

— Каким образом?

— С помощью обычного телефона. Валентина Павловна звонила мне, рассказала о вашем визите к ней. А я позвонил в местную редакцию и спросил, какую из центральных газет вы представляете. Затем по междугородной автоматике набрал уже вашу редакцию. Спросил, давно ли вы интересуетесь этой темой. Мне ответили, что около полугода. Я-то прожил на земле достаточно лет и знаю: журналист, у которого хватает терпения полгода гоняться за призраками, обязательно своего добьется. И потому решил поговорить с вами начистоту. Милая девушка, спрячьте диктофон. Записывать ничего не надо.

Флора послушно спрятала диктофон в футляр. Я увидел это краем глаза, так называемым боковым зрением. Сегодня, встретившись у дома старика, мы с Флорой не обмолвились ни словом. И о вчерашнем ночном разговоре — тоже. А был он неожиданным для меня самого. Думаю, и для Флоры. Она позвонила поздно, после двенадцати, когда я, утомленный поездкой, уже спал и видел странные сны: все ту же витую горную дорогу, но в машине мы почему-то уже не с Флорой, а с дирижером Игорем. Он что-то втолковывал мне о Юрии и Ирине Ильенко. Будто бы он, Игорь, теперь работал в столичном музыкальном театре (а я отлично знал, что это не так, но почему-то молчал и не перебивал Игоря) и пригласил их на работу. Игорь втолковывал мне: теперь, дескать, не времена Шаляпина и Карузо. Нынче на сценах в триста семьдесят два раза больше певцов, чем в начале века. Не всем же им быть гениями и первооткрывателями. Нужны «рабочие» голоса, которые тянули бы репертуар. В искусстве количество не всегда связано с качеством. Но если сегодня потребовалось качество, что же делать?! Нельзя же ждать, пока появится тысяча Собиновых! Ведь ставки первых теноров утверждены штатным расписанием, они реально существуют… Мне хотелось возразить Игорю, сказать, что он идет на поводу удобных обывательских мнений…

Спал я, видимо, плохо, неглубоко. Потому и услышал телефонный звонок. Флора извинилась — поздно. Но ей не спалось. Она думала над нашими разговорами в машине. И о романсе Демона, там, на горе, в самом сердце Европы, о чем возвещала табличка с наивным текстом. Флоре, видимо, показалось, что она поняла, чего не хватало во всех наших рассуждениях. Не прошли ли времена оперы? Ведь все великие за свою жизнь получали возможность впервые спеть, открыть для человечества пять-шесть центральных партий в тех операх, которые затем надолго становились репертуарными. Конечно, и сегодня рождаются новые оперы. Но даже количественно меньше, чем когда-то. Не потому ли, что у меня не было возможности спеть в совершенно новой, еще никем не замеченной и не открытой оперной партии, я так и заскучал когда-то, бросился в безнадежное соревнование с великими предшественниками, а под конец и вовсе запутался?

Мне не хотелось уже говорить на эту тему, чувствовать себя объектом анатомируемым, но была в голосе Флоры такая искренность и, как мне показалось, какой-то личный интерес, что я мягко объяснил: есть в ее словах правда. Но дело много сложнее. Оперу как жанр время от времени спешат похоронить. А она все же выживает. Да и с голосами сложно. Кто-то подсчитал, что циклы вокальных взрывов, когда появляется особенно много блестящих певцов, случаются раз в триста лет. С чем это связано — загадка. С солнечной активностью? С противостоянием планет? Да и верна ли сама теория?

— Вы меня слушаете? — Это был голос старика. — Мне показалось, что вы отвлеклись…

— Простите. Думал о вещах, близких к теме разговора.

— Привык, чтобы меня слушали внимательнее. Кстати, знаю, что вы сами некогда пели. Даже вспомнил вас по сцене. Но об этом позднее. Итак, с чего же мы начнем? Да, пожалуй, вот с чего. Ровно тридцать лет назад — нет, уже тридцать два года — в зубоврачебную амбулаторию оперного театра, где я в тут пору работал, зашел один известный певец и сказал: «Вы мне поставили новые зубные протезы, а у меня изменился тембр голоса и характер звуковедения». Я удивился: с какой стати? Почему? Как? Сравнили старые и новые протезы. Они действительно не вполне совпали по форме и размеру. Вскоре пришел еще один певец. И представьте, с подобной жалобой. Вот тогда-то мне и взбрело на ум провести серию направленных опытов. Постепенно с помощью пластмассовых пластинок начал укреплять нёбный свод. Вы должны знать, что в образовании звука нёбный свод играет большую роль. Затем мне было выдано два авторских свидетельства на изобретение. Вот, поглядите их. Начались эксперименты с группой специально выделенных певцов. Пластинки я стал делать не пластмассовые, а серебряные. Что вам сказать? Они, безусловно, помогали создавать концентрированный звуковой поток, это было уже успехом. Увеличивалась сила и чистота звука. А что еще важнее, удалось в заданном направлении — я подчеркиваю, в заданном направлении, — менять тембр голоса, его окраску. Это коротко о главном. Теперь полистайте папки, которые лежат перед вами…