Самые знаменитые реформаторы России - Владимир Казарезов

Чтобы по возможности соблюсти интересы и крестьян, и помещиков, для каждой местности были установлены минимальные и максимальные размеры наделов, в зависимости от плотности населения. При освобождении крепостных помещики, как правило, урезали крестьянские участки, чтобы они не превышали минимальных размеров. Кроме того, специально было сделано так, чтобы крестьянские наделы перемежались с помещичьей землей, что затрудняло полевые работы, выпас и прогон скота. Бывали случаи, когда помещичья земля вплотную подходила к крестьянскому крыльцу.

Разумеется, такая чересполосица возникла отнюдь не случайно. В своих известных письмах «Из деревни» А.Н. Энгельгардт отмечал, что «…можно выгонами, покосами или иным чем затеснить крестьян, „ввести их в оглобли“, „надеть хомут“, крестьяне берут помещичью землю в обработку, нельзя затеснить — не берут. Дошло до того, что даже ценность имения определяют не внутренним достоинством земли, а тем, как она расположена по отношению к крестьянским наделам и насколько затесняет их».

Правительство рекомендовало по возможности оставлять за крестьянами землю, которой они пользовались, будучи крепостными. Но, как правило, этого не случалось.

О масштабах изъятия земли у крестьян можно судить по следующим цифрам: в Рязанской губернии они имели при крепостном праве 1,07 миллиона десятин земли, получили при освобождении 1 миллион, в Симбирской — соответственно 599 и 530 тысяч десятин, Воронежской — 722 и 570 тысяч десятин, Саратовской — 1078 и 837 тысяч десятин, Новгородской — 1,6 и 1,045 миллиона десятин. В Саратовской губернии у 7,4% крестьян надел при освобождении увеличился, у 28,4% остался без изменения, у 64% сократился.

В целом в нечерноземных областях (15 губерний), у крестьян земли стало на 4% меньше, в черноземных областях (21 губерния) губернии на 23,6% меньше, а в 9 западных губерниях, наоборот, на 10,9% больше.

Не везде крестьяне получили и положенный им минимум. Помещики находили разные способы, чтобы как можно больше земли оставить у себя. Например, дарили (без последующего выкупа) четвертую часть причитающегося надела, а остальную землю давали в аренду. Крестьяне шли на это — одни по незнанию, другие — соблазняясь возможностью бесплатно получить хоть какую-то часть земли, третьи — плохо представляя себе реальную стоимость земли и будущую арендную плату. По этой причине некоторые крестьяне, чтобы не платить выкуп за землю, совсем отказывались от наделов и брали ее у помещиков в аренду.

Вообще без земли остались дворовые крестьяне (более 720 тысяч душ), а также перешедшие в мещанское сословие, но жившие на селе, отслужившие службу в армии и др.

Крестьяне по-разному обеспечивались землей и в зависимости от их дореформенного статуса. Государственные крестьяне (черносошные), каковых было 10 миллионов 374 тысячи мужских душ, получали по 6,61 десятины на душу, удельные (870 тысяч) — по 4,76 десятины, помещичьи (11,907 миллиона) — по 3,23 десятины. Столь большая разница в наделах объясняется тем, что государственные и удельные крестьяне получали практически всю землю, которую обрабатывали, тогда как помещичья земля делилась между ее владельцем и крестьянами.

Всего же крестьяне на 23 миллиона мужских душ получили 108,85 миллиона десятин земли. Обеспеченность ею в различных частях империи была чрезвычайно неравномерной — от 3,5 десятины на ревизскую мужскую душу в Прибалтийском и Малороссийском районах до 12,7 десятины в Юго-Восточном. В среднем же по России на одну мужскую душу приходилось 4,8 десятины земли. Поскольку у абсолютного большинства крестьян средств, чтобы выкупать землю, не было, государство выдавало помещикам ссуду, которая числилась как долг за крестьянами. Они должны были погасить эти долги в течение 49 лет, внося ежегодно 6% его суммы. Сюда входили и сама стоимость земли, и ссудные проценты. К концу царствования Александра II у помещиков было выкуплено 80% временнообязанных крестьян. С вступлением на престол (1881 г.) Александра III были выкуплены остальные.

После пережитых потрясений жизнь империи долго входила в нормальную колею, ведь затронуты были интересы абсолютного большинства населения. Растерялись помещики, растерялись крестьяне, привыкшие, что за них все решает барин. Недаром Некрасов писал:

Порвалась цепь великая,Порвалась — расскочилася:Одним концом по барину,Другим по мужику.

Конечно, Александра II можно критиковать за уступки помещикам и за кабальные условия освобождения крестьян. Его и критиковали. Были и выступления крестьян, обманутых в своих ожиданиях. Но все это частности, не ставящие под сомнение главного: освобождение крестьян явилось не просто реформой, а настоящей революцией сверху, изменившей ход российской истории.

Даже Александр Герцен, написавший Александру II несколько писем в процессе подготовки к освобождению крестьян и критиковавший царя за антикрестьянские, с его точки зрения, проекты, обсуждаемые в Главном комитете и редакционной комиссии, после выхода Манифеста 19 февраля 1861 г. разразился восторженной статьей в своем «Колоколе», содержащей слова: «Первый шаг сделан!

…Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут… Мы приветствуем его именем освободителя».

Исключительно высоко оценивал значение реформы для России Ключевский: «В продолжение столетий, предшествовавших 19 февраля 1861 г., у нас не было более важного акта; пройдут века, и не будет акта, столь важного, который бы до такой степени определил собою направления самых разнообразных сфер нашей жизни». Что касается предшествующих столетий, то все сказанное верно. С будущими же историк конечно ошибся. Октябрьская революция и последовавшие события заложили куда более крутой вираж в российской истории.

Историческая заслуга Александра состояла, во-первых, в том, что у него хватило политического чутья уловить вызов времени и понять, что дальше оставлять российское общество в таком состоянии нельзя. Во-вторых, хватило мужества, не имея опоры в дворянстве, вопреки воле его большинства решиться на столь радикальные преобразования с непредсказуемыми последствиями. В-третьих, он лично занимался подготовкой реформы и ее проведением. Без этого она бы провалилась.

Логическим продолжением реформы, отменившей крепостное право, стала земская реформа (1864 г.), в ходе которой были созданы принципиально иные формы управления, адекватные новому состоянию общества.

Предводитель дворянства Тверской губернии А.М. Унковский писал: «Крепостное право, глубоко пустившее корни во всех сферах русской жизни, проникло насквозь в служебную деятельность; если уничтожить его только в чистом виде, оставив все прежнее по-старому, это не будет уничтожением крепостного права, а только передачей его из рук помещиков в руки чиновников».

Значение земской реформы состояло не только в ограничении власти бюрократии, что само по себе важно, но и в том, что к управлению привлекалось самое массовое в стране сословие — крестьяне.

Понятие «земство» было заимствовано из более ранней российской истории, но выводить преемственность создаваемых в 60-х гг. XIX в. земских учреждений из предшествовавших прецедентов нельзя ввиду большой разницы с тем, что было ранее. Известна «земщина» времен Ивана Грозного. Некоторой альтернативой «кормлениям» был институт «земских старост», введенный в 1555 г. Петр I, много сделавший для бюрократизации управления, вроде бы понял пагубность этого и стал насаждать выборные начала, создавая разного рода ландраты, ратуши и магистраты. Но и они быстро переродились в бюрократические структуры. А при его преемниках вся власть на местах сосредоточилась в руках воевод. Неудачными оказались и попытки Екатерины II создать органы, занимающиеся общественными нуждами (приказы общественного призрения и комитеты земских повинностей).

Николай I, которому принадлежат слова — «лучшие судьи удобнейшего исполнения земских повинностей суть жители», много сделал для привлечения населения к управлению. В 1830-х и 1840-х гг. были созданы губернские и уездные комиссии — дорожные, квартирная, строительная, народного продовольствия. Но эти учреждения не влияли реально на положение в уездах и губерниях. Во-первых, в силу недостаточного народного представительства, во-вторых, из-за жесткого контроля и регламентации их деятельности со стороны правительственных учреждений.

Унковский писал в 1859 г. в редакционную комиссию: «Вся жизнь народа взята под опеку правительства. Нет ни одной мелочи, безусловно доверенной самому народу. Народ не смеет нанять общими средствами одной подводы или лачужки для исполнения подводной или квартирной повинности; не может починить дрянного мостика, даже не имеет права нанять общего учителя грамоты… Вся администрация наша представляет целую систему злоупотреблений, возведенную в степень государственного устройства».