Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

безработных, а такой элемент в крупных городах весьма опасный материал…»[1326]. Понимание того, что представляет из себя безработица, для рабочего давал известный просветитель того времени Н. Рубакин: «Самый ужас пролетарского существования особенно ярко иллюстрируется, несомненно, той безработицей, при которой человек работоспособный, бодрый, крепкий и сильный, оказывается и чувствует себя ненужным никому и ничему и словно теряет свое право на существование…»[1327].

Не случайно «большинство людей в настоящее время, — отмечал в 1912 г. британский историк Х. Беллок, — опасаются потери работы больше, чем юридического наказания»[1328]. И когда эта угроза — потери работы, перерастает в угрозу для выживания рабочего и его семьи, тогда борьба рабочих — борьба за существование, приобретает отчаянные формы. Остроту этой борьбы передавал Дж. Оруэлл, который на опыте своей страны констатировал: «Безработица страшнее войны»[1329].

О степени радикализации ситуации в 1917 г. в России наглядно свидетельствовал рост безработицы, который, приобретая массовый характер, в критических условиях, пробуждает инстинкт коллективной борьбы за выживание[1330]. Свое внешнее выражение он проявляет в усилении рабочего движения и в росте влияния наиболее радикальных рабочих партий (Гр. 5).

Гр. 5. Рост числа уволенных рабочих1308 и численности партии большевиков [1331] (по отношению к марту), в разах; доля большевиков в центральных выборных органах власти в 1917 г., в %.

Доля большевиков в выборных органах власти: 2 марта Петроградский Совет — 19 %, 3 июня I-й Всероссийский съезд Советов–9,6 %; 26 июня — выборы в московские районные думы–11 %; август — в Петроградскую думу — 33,5 %; сентябрь — в московские районные думы — 51 %; 25 сентября Петроградский Совет — 90 %; 25 октября — II-й Всероссийский съезд Советов–60 %[1332].

Именно неспособность Временного правительства справиться с нарастающей разрухой и обострением социальных противоречий привела к тому, что «борьба рабочих России, — как отмечал один из ведущих американских историков Русской революции А. Рабинович, — вышла за рамки обычного конфликта, характерного для западных стран, и привела к отрицанию всей системы ценностей буржуазного общества»[1333].

* * * * *

Всего через месяц после прихода к власти–11 декабря 1917 г., в тяжелейших условиях военной и революционной разрухи, большевики приняли решение о «страховании на случай безработицы»[1334], которое не могли принять ни царское, ни Временное правительства. Франция приняла подобный закон уже в первые дни войны: «Правительству пришлось наскоро создать организацию… по страхованию от безработицы. Оказание быстрой помощи диктовалось необходимостью сохранения социального мира. 20 августа 1914 г. правительство создало национальный фонд для безработных…»[1335].

27 января 1918 г. Совнарком принял декрет об учреждении бирж труда. В царской России их было — всего 5, промышленники выступали против организации подобных бирж, поскольку считалось, что они усиливают конкуренцию между трудом и капиталом. Первый закон о государственных биржах труда будет принят только 2-м (социалистическим) коалиционным Временным правительством–19 августа 1917 г., оно успеет открыть — 42 биржи. Большевиками к концу июня 1918 г. их было создано–250 плюс 91 корреспондентский пункт.

Денег!!!

Нельзя забывать, что мы находились в состоянии войны, для которой, как известно, нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги.

Ген. С. Добровольский[1336]

Отличительная особенность России заключалась в том, что ее обыкновенные доходы покрывали в 1915 г. всего–24 %, в 1916 г. — 22 %, а в 1917 г. –17 % расходов казны, дефицит финансировался за счет внутренних и внешних займов, но главным образом за счет краткосрочных 5 % обязательств казначейства покупаемых Госбанком[1337]. С начала Мировой войны по 1 июля 1917 г. поступило от выпуска займов внутренних–11 млрд руб., внешних–7,6 млрд, краткосрочных обязательств –14,3 млрд и т. п., всего 35 млрд руб.[1338]

Краткосрочные обязательства, по сути, являлись ничем иным, как инструментом эмиссионного финансирования экономики, по которому Россия стала лидером уже на второй год войны: за 1915 г. денежная эмиссия в России выросла почти в 2 раза, по сравнению со 2-м полугодием 1914 г., в то же самое время у ее основных союзников и противников она наоборот — снизилась[1339]. «Это, — по мнению британского историка Д. Кигана, — было неизбежно в стране с примитивным казначейством и банковской системой…»[1340].

С приближением войны правительство открыло кредит для финансирования военных расходов не считаясь ни с какими ограничениями, что привело к взрывному росту военных прибылей. Уже в 1916 г. даже либеральный журнал «Вестник Европы» буквально стенал: «На первом плане стоит в настоящую минуту какая-то вакханалия наживы. Война, с миллиардами государственных на нее расходов… «все» рвут, и без всякого удержу. Цены назначаются без всякого соотношения с чем бы то ни было…». «Наживу на обслуживание войны перестали скрывать и наживой начали хвастаться в прессе. Объявлений с балансами и счетами в последние месяцы были напечатаны целые десятки. Коммерческие банки дали за 1915 г. огромные дивиденды. И нам нигде не попадались слова осуждения по адресу так выгодно работавших в тяжелый год войны акционерных предприятий»[1341].

В этих условиях на первый план выдвигалась необходимость милитаризации промышленности, т. е. установление фиксированной нормы прибыли и уровня заработной платы. Однако Россия оказалась единственной из Великих держав, где все попытки милитаризации промышленности, из-за отчаянного сопротивления промышленников установлению государственного контроля над прибылями, потерпели полный провал. Точно таким же провалом закончились все попытки мобилизации финансовой системы страны[1342]:

— Одной из основных форм мобилизации капитала в Европе, во время мировой войны, стали государственные займы, однако в России правительство столкнулось с тем, что, как отмечал С. Прокопович, «владельцы свободных денег не хотят помещать их в эти (государственные) займы. Явление это свидетельствует о плохой финансовой мобилизации страны…»[1343]. Представитель либеральной деловой среды и один из лидеров февральской революции А. Бубликов, на заседании бюджетной комиссии в январе 1917 г., объяснял это явление оппозиционными настроениями деловых кругов: биржа «не желает иметь дела с русскими государственными бумагами и не покупает их»[1344].

— Таким же провалом закончились попытки мобилизации капитала, за счет увеличения налогообложения: «Государственная дума, — указывал на этот факт министр финансов П. Барк, — за все время войны, не удосужилась рассмотреть ни одного из моих налоговых мероприятий, проведенных в порядке ст. 87 Основных законов, несмотря на то, что я… в июле 1915 г. внес немедленно в Думу все соответственные законопроекты… при всяком удобном и неудобном случае, с трибуны Государственной думы раздавались упреки по адресу министра финансов»[1345].

— В этих условиях, последним инструментом мобилизации капитала — источником средств для покрытия государственных расходов, оставалось