Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

Во-вторых, расчеты Прокоповича и Струмилина прямо противоречат свидетельствам современников, например: об ухудшении положения рабочих, «ввиду общего повышения цен и ухудшения питания», — писал Деникин[1303]; в своем отчете шеф Петроградского жандармского департамента в октябре 1916 г. сообщал: «Экономическое положение массы, несмотря на огромное увеличение заработной платы, более чем ужасно. В то время как заработная плата у массы поднялась всего на 50 %, и лишь у некоторых категорий (слесаря, токаря, монтеры) на 100–200 %, цены на все продукты возросли на 100–500 %»[1304]. Сам С. Прокопович, в бытность министром продовольствия Временного правительства, отмечал, что «при хороших заработках наших крестьян и сугубо-хороших наших промышленников, положение рабочего класса, за немногими исключениями, было крайне тяжело…»[1305].

По-видимому, основная причина противоречий между теорией и практикой, кроется в использовании С. Струмилиным бюджетного и оптового индекса цен[1306], в то время как население имело дело с рыночными розничными ценами. А твердой «рыночной цены на хлеб не существовало», отмечал известный статистик-экономист Я. Букшпан, в 1915–1917 гг. работавший редактором «Известий особого совещания по продовольствию», на каждой станции, в каждом районе существовали десятки цен[1307].

И эти цены росли чуть ли не ежедневно, например, из переписки жандармских чинов Курской губ. в марте 1916 г. следовало, что куль муки в 5 пуд. 2 марта продавался за 16 руб. 50 коп., 3 марта — за 17 руб. 50 коп., 12 марта — уже по 19 руб. «Были случаи, — отмечает, приводящий эти данные А. Касимов, — когда купцы повышали цену на одну и ту же партию муки в течение дня на 50 коп. за куль… Подобная спекуляция хлебом наблюдалась и в других черноземных губерниях»[1308].

Сам Струмилин указывал на «очень резкое расхождение твердых цен с расценками вольного рынка»[1309]. По «рыночным» ценам купить хлеб было невозможно, но можно — по спекулятивным. По оценкам журналистов, в начале 1917 г., спекулятивные цены превышали цены установленные «по таксе» в 5 раз[1310]. По данным самого Струмилина вольные цены превышали цены установленные по карточкам в мае 1918 г. в калориях пищи в 7 раз[1311].

Фактическое положение было таково, что рост заработной платы все больше отставал от реального роста цен (Гр. 4), что бросало рабочих и их семьи за грань выживания.

Гр. 4. Рост заработной платы и цен с февраля по июль 1917 г., в % [1312] (данные Московской биржи труда)

ТПН — товары первой необходимости

Однако положение самих промышленников было не лучше: «вследствие фактического недостатка средств, многие предприятия обращаются к правительству с заявлением о невозможности вести дело и просят взять их в казну. Другие же предприятия закрываются независимо от воли их владельцев, вследствие отсутствия денег»[1313].

Основная причина роста недовольства рабочих и расстройства дел промышленников заключалась в высоких темпах инфляции: высокие темпы роста цен поглощали и заработную плату рабочего, и прибыль капиталиста, они делали невозможным любое промышленное производство, и в вели ко все большему раскручиванию маховика инфляции. «Мы попали в замкнутый круг, — восклицал В. Чернов, — выйти из которого можно только с помощью энергичных мер правительства»[1314].

«Если мы хотим избежать дальнейшего падения пострадавшей от войны национальной экономики за счет забастовок и локаутов, — предупреждал Чернов, — то должны ввести контроль над производством, ограничение прибыли и фиксацию заработной платы…»[1315]. Однако Временное правительство не только не поддержал требование мобилизации промышленности, но и в апреле отменило все мобилизационные меры царского правительства, поскольку оно «принципиально «не приемлет» государственное регулирование промышленности, как меру слишком социалистическую»[1316].

К середине 1917 г. развал промышленности дошел до своей последней стадии — закрытия предприятий и массовых увольнений. К июню 1917 г. было закрыто 20 % петроградских промышленных предприятий[1317]. «Число закрывающихся фабрик, — по словам Я. Букшпана, — увеличивалось с каждым днем. Во вновь возникшее Министерство труда, только за июнь поступило около 140 заявлений о закрытии предприятий, не считая тех делегаций (около 100), которые являлись по этому же вопросу»[1318]. По данным министерства торговли и промышленности с 1 марта по 1 августа по всей России было закрыто 568 предприятий, работы лишилось почти 105 тыс. человек[1319]. «Только в одном союзе металлистов северной столицы, — С. Мельгунов отмечал, — скачок числа безработных за первую неделю октября с 1832 до 5497»[1320]. Закрывались предприятия принадлежавшие даже членам Временного правительства.

Большую известность получил случай с Ликинской мануфактурой (Орехово-Зуево), принадлежавшей государственному контролеру Временного правительства и одновременно председателю Московского военно-промышленного комитета Смирнову. Мануфактура на 78 % работавшая на оборону была закрыта владельцем, выбросив ««на голод 4000 рабочих да солдаток 500, сюда нужно прибавить еще 3000 ни в чем не повинных детей». «Явление общее», с которым был бессилен бороться министр труда, для ликинских делегатов, — отмечал С. Мельгунов, — приобретало конкретные очертания, при которых лозунг «хлеба» становился доминирующим»[1321].

«Голодающие нередко деревня, потребляющая хлебные суррогаты, громящая продовольственные склады, и рост безработицы свидетельствуют о том бунтарском настроении, которое создалось в массах и которым, — по словам С. Мельгунова, — должны были воспользоваться социальные прожектеры»[1322]. Но что делать, если с голодом, с растущей дороговизной и безработицей не могли справиться просвещенные либеральные и правые «реалисты»?

«В феврале-марте 1917 г. шутили, что старая власть сломала голову о хвосты…, если учесть, что к октябрю положение москвичей еще больше ухудшилось, — отмечают исследователи московского быта, — то нет ничего удивительного в изменении их настроений в пользу большевиков»[1323]. Ситуацию в стране наглядно передавал в своем сообщении в Госдеп 7 октября глава американской военной миссии в России ген. У. Джадсон: «Постепенный развал власти правительства во всех направлениях. Анархия близится с каждым днем; повсюду забастовки и угрозы забастовок…»[1324].

«Цены на все подымаются, — записывал свои впечатления в июле 1917 г. просвещенный московский обыватель, — а нравы падают. Дисциплины никакой нет. Мало-мальски ответственное дело…, а дрожишь беспрестанно. Все идет не так, как нужно, нервирует тебя целый день всякое зрелище, всякий разговор, каждая бумажка, а особенности, заглядывание в неясности любого завтрашнего дня…»[1325].

Спад производства в 1917 г. в катализированном виде (за счет роста дороговизны и наступающего голода) воспроизводил ту ситуацию, которую описывал накануне Первой русской революции 1905 г. видный экономист И. Озеров: «крупная промышленность, идущая на убыль, создала нам массу