Рассказы о Москве и москвичах во все времена - Леонид Репин

Ну а пытали умело, конечно, пристрастно. Первая, да и самая ходовая пытка — на дыбу вешать: выворачивали за спину руки и, за них подняв, выдерживали. А то и бревно подвесят к ногам, или палач повиснет на своей жертве для пущего эффекта. При этом бивали еще батогами или кнутом ременным. Не трудно догадаться, что мало кто не сознавался даже в том, чего и не мыслил.

Число ударов строго предписывалось: по первой пытке — 30–40, во второй — 80, а в третьей — 150. Иногда эффект усиливали: вешали на дыбу «со встряской», а иногда при том по спине горящим веником поглаживали. Отечественное изобретательство. Как, впрочем, и пытка баней: сначала «лихих людей» кормили всякой соленой едой, пить не давали, а потом — в баньку, попариться. Запирали и пить не давали.

Была, кстати, в русских застенках и водяная пытка. Выбривали виноватому или только еще подозреваемому голову, привязывали к стене или доске и капали через равные промежутки холодной водой, а к ушам горящие угли прикладывали для полноты ощущений.

Иностранцы, заезжавшие в нашу столицу в XVI и XVII веках, такие, как Флетчер, Корб и Олеарий, рассказывали о сугубо русских способах пыток, кои произвели на них неизгладимое впечатление, хотя и были все они мужами, видавшими в жизни всякие виды. В московских застенках раскаленными железными клещами ломали ребра и пятки, раны прижигали тоже каленым железом, а то и сольцой посыпали, искусно вырезали плоть из-под ногтей, вколачивали деревянные гвозди под пятки — короче, обнаруживали наши заплечных дел мастера недюжинные способности в доставлении мучения ближнему.

При Петре Алексеевиче, в 1716 году, вышел специальный воинский артикул, по которому пытки допускалось учинять лишь в тех случаях, когда злодеяние выявлено, а также еще и когда подозреваемый в особо важном преступлении «смутится, изменится в лице или оробеет». Но и в этих случаях пытки допускалось применять со всей осмотрительностью, учитывая телосложение и физическое состояние подозреваемого. Предписывалось даже карать смертью судью самого, ежели доказано будет, что действовал он злонамеренно и подвергнутый пыткам умер по его личной вине. Запрещалось пытать лиц младше 15 лет и стариков старше 70, а также беременных женщин. Дворяне и высшие чины тоже освобождались от пыток. Их могли казнить, но не пытать.

И в это время как раз переняли наши некоторые достижения европейских мастеров заплечного дела. К примеру, большие пальцы рук и ног сжимались в специальных железных тисках, а голову сдавливали веревкой, закручивая ее с помощью деревянного стержня. Сохранились свидетельства, что тот, кого пытают таким способом, «весьма изумленным бывает».

Только в правление Елизаветы Петровны пыточное уложение стали смягчать и оставили только три «градуса» пыток: «Подъем на дыбу, подъем со стряскою без огня и со стряскою огонь, когда обвиняемого на виске сверх того веником или утюгом жгут».

И уж совсем ужали ассортимент предлагаемых пыток при Екатерине II. Умница императрица, давая свое заключение по делу князя Волынского, писала: «…Из дела сего видно, сколь мало положиться можно на пыточныя речи, ибо до пыток все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели. Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодною кровию: всякий пытанный в горячке и сам уже не знает, что говорит». Повелела: применение пыток значительно ограничить.

Отошли в прошлое выведывание подноготной с помощью спиц, забиваемых под ногти, перестали колесовать и вешать за ребра разбойников и неудачливых врачей, как делали еще при Петре I, и свинец расплавленный тоже теперь лить в рот перестали. Короче, легче стало дышать на дознаниях…

О пытках в застенках НКВД в тридцатые годы нам мало известно, точнее, ничего почти. Смертельные побои, изощренное испытание слепящим светом, жарой, холодом в тесной камере, где даже сесть нельзя, — это все по усмотрению и согласно фантазии ревностных исполнителей. Об изощренных орудиях пыток сведения вряд ли удастся найти, хотя и есть свидетельства о совершенно необычных способах пыток. Солженицын, к примеру, рассказывает, как одна гражданочка следователь любила иногда раздеться донага в запертом кабинете с подследственным и в таком виде выведывать у ошарашенного обвиняемого то, что ей было надо. Другая ее коллега приказывала разложить на полу «врага народа» и каблучком давила ему причинное место. С понятием давила, с вращением. Знала про мужское слабое место.

Отец моего школьного товарища в конце пятидесятых, вернувшись из заключения, рассказывал вполголоса — рано было еще в открытую говорить, как вырезали ему аппендицит в тюремной больнице. Наркоза не давали и резали по-простецки. Следователь, стоявший рядом с операционным столом, попутно задавал вопросы, на которые не сумел ранее получить нужных ответов.

Вот невольно и подумаешь, на все это оглядываясь: неужто и в самом деле правда да истина добываются лишь в мучениях, кровью… Так ведь технология эта кровавая нужна для убеждения самих истязателей. Это они себе втолковывают: вот она, правда, в смертельных мучениях выявленная. Теперь — дело ясное! Как бы не так! И ради чего тогда пытки все эти? Наказание — да, понятно, оно неминуемо должно следовать за преступлением, но пытки?

Знаю человека — теперь он контр-адмирал в отставке и живет в Доме на набережной, — который мальчишкой еще, до войны, обнаружил неподалеку от этого дома глубокий провал. Залезли в него, вооружившись свечами и фонарями, и увидели изогнутый подземный ход, ведущий под Москву-реку, к Кремлю. Мой знакомый осмотрительно не пошел дальше, а товарищи ему рассказывали, что пробирались под землей очень долго, мимо всяких костей и железа всякого и выбрались якобы на той стороне. Врали, скорее всего. А может, и нет. Не спросишь теперь. Нет теперь никого из тех давних мальчишек.

Главный архаровец жил на Пречистенке

Признаюсь: в детстве я слыл архаровцем. Не знал я, что определение сие означало, но по тону, каким произносила его моя бабушка, когда я выкаблучивал нечто этакое, можно было догадаться, что это не похвальба. А бабка и сама толком не знала. Если честно, то не более меня самого представляла.

И наконец в зрелом уж возрасте узнаю: был на исходе XVIII века в Москве военный губернатор Иван Петрович Архаров, славившийся отвагой, честностью и непримиримостью ко всякого рода преступлениям через закон. Полк его так и звали — архаровским, и всяк, в нем служивший, тоже прозывался архаровцем. За особую суровость, какая была у командира Ивана Петровича, генерала от инфантерии. И между прочим, приходившегося родным братом губернатору Москвы, а потом и Петербурга, знаменитейшему сыщику Николаю Петровичу Архарову. Вот такие знаменитые братья были.

Стою я теперь перед изумительным домом на Пречистенке, всего о двух этажах и вовсе не роскошным внешне, зато благородным, строгим, вызывающим невольное к себе уважение. Это и есть дом Ивана Петровича Архарова. Здесь жил он. Теперь в нем располагается Дом ученых. Беломраморная лестница, уютные залы, богатая лепнина, старая бронза и зеркала… Что и говорить, губернаторский дом.

А царила, правила в нем Екатерина Александровна, супруга бравого генерала. Некогда было ему домашними делами заниматься, да и не стремился к тому он: другие были заботы. Супруга же, едва переступив порог, завела в доме старомосковские порядки — строгие и одновременно широкие. Долгов не было у нее никогда, а доходы употребляла она исключительно на добрые дела и, сказывали, на подарки. Женщина она была добрая, справедливая и родственные привязанности уважающая хоть в десятом колене. Потому и был ее дом наполнен всегда бессчетным числом приживалок. Никому в участии не отказывала.

В жизни же Ивана Петровича, в молодые годы его, затерялась одна страница, к которой сам он не любил возвращаться. Тайная история… В обществе знали о ней и изредка вполголоса поговаривали.

Однажды Иван Архаров вместе с графом Алексеем Орловым исчезли. Главную роль в секретной миссии, возложенной на них Екатериной И, играл, конечно, Орлов. Именно он выбрал в помощники себе отважного, умного и преданного императрице Архарова. Путь их лежал в Ливорно, в Италию. Там обреталась, блистая в свете, красавица — княжна Тараканова, представлявшаяся в Европе родной дочерью императрицы Елизаветы Петровны от тайного ее брака с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским. Для российского престола личность неожиданная и до крайности нежелательная. Екатерина якобы приказала Орлову любой ценой похитить ее.

Орлов с Архаровым блестяще решили задачу. Да только немного это дало: на самых пристрастных дознаниях Тараканова оставалась упряма и лишь подтверждала высокое свое происхождение. Судьба ее оказалась ужасной. Если вспомнить знаменитую картину К. Д. Флавицкого, погибла она во время бедственного наводнения в Петербурге: темница, забранное кованой решеткой оконце, через которое хлещет ледяная вода… На койке, среди ищущих спасения крыс — полная отчаяния женщина… Нет избавления ей…