Князь Диодор - Николай Басов

А потом батюшка сам, должно быть, сообразил что-то свое, и отвел князя прямиком в постель, под предлогом и его осмотреть, раз уж о ранах заговорили. Густибус увязался было за ними, но батюшка строго отослал его, чтобы он Дерпеном занялся, и если получится, помог ему своими настойками. Оставшись вдвоем в полумраке князевой спальни, батюшка действительно помял Диодору ногу и развздыхался.

– Скользкий удар у вражины получился, князь. Да ты и сам знаешь, что с такими ранами бывает, а выходит, зря я тебя послушал. Зашивать эту рану нужно было… Тут еще видишь, какая неприятность, клинок-то был не хорош, с зазубринами, которые от рубки с другими клинками происходят, и это значит, что рана не резанная получилась, а рваная глубоко в мускуле.

– Батюшка, что тебя беспокоит, – спросил князь напрямую, – Дерпен?

– Не вполне, князь мой… – Батюшка откровенно повесил голову. Такого его князь еще не видел, даже нос у него заострился от горестных размышлений, и очки заблестели едва ли не влажно. – А горюю я оттого, что оружие пришлось в руки брать. Я же… Эх, не могу тебя даже и сказать.

– Давай, батюшка, говори, раз уж начал.

– Я-то понимаю, так вышло все: мы же в путешествии, и для отражения нападения необходимо было, для спасения други своя… А все же – нехорошо это. Я уж и при посольстве батюшке покаялся, и он отпустил мне грех. Да ведь не принять это за грех, это же… Я бы и сам, может, отпустил кому иному при таких кондициях, а сам вот… Не могу принять отпущение, не получается у меня, князь, раздрай у меня выходит.

– Батюшка, у нас, бывало не раз, что и монахи воевали. Страна такая, судьбина такая, что без оружия – не спасем мы ни Родину, ни веру нашу. – Князь подумал. – И за воинов моления идут, почитай, во всех храмах. И святыми наши воители бывают, и покровители небесные для солдата есть, не остаются воины одни, без промысла Избавителя…

– Так-то – оно так, но ведь я не солдат, я же… воин Христа, а не земной рати. – Он молчал долго, уже не глядя на князя, проговорил, наконец: – У меня теперь и молитва не получится как должно.

– Ты сам-то в чрезмерные моления теперь не впадай, ты мне для дела нужен, ради которого мы сюда направлены, отец Иона.

– Да я молился уже, и ясности в чувствах своих не снискал… Ты вот что, – горячо заговорил он вдруг, наклонясь к князю, лежащему на подушках, – ты дозволь мне крестным ходом отель этот поганский обойти хотя бы по внутренним стенам.

– Ну отчего же этот отель, пристанище наше, и вдруг – поганское? Все ж Парс – тоже христианский город, да и не с руки нам, имперцам, у которых едва не две трети земель вне нашего патриаршества расположены, такую суровость допускать. Это мелким князькам здешним под стать, у которых – на башню замковую влезешь и все их владения разом оглядеть получится… И то борьба идет, чтобы не допускать чрезмерного ригоризма, с их Орденом Собаки всерьез спорят, даже запрещают иногда их жестокости.

– Так что же, не дозволяешь крестный ход?

Ну и как князь мог этого не дозволить? Поэтому сразу после вечери, которая проходила в молеленке, вооружась теми орудиями литургики, которые батюшку не устроили, но других-то все равно не было, отец Иона в полном облачении, сам князь прихрамывая, но помогая как служка с иконой Нила Устроителя, Густибус со строгим донельзя лицом, с тяжелым изображением своего небесного покровителя Федра, Стырь со свечами, мейстерина, мальчишка Креп, и две присоединившиеся к ним служанки, пошли, как было договорено, вдоль внутренней стороны стен.

Не слишком правильным этот ход был, но уж что оказалось – тем и обошлись. Батюшка даже торопиться и чуть волноваться стал, потому что, как сказал ему мальчишка Креп, Дерпен несмотря на свое состояние тоже порывается к ним присоединиться. Этому мальчишке, природному парсианину, даже захотелось сразу за ним идти, помогая наравне с князем, но батюшка строго отослал его назад, к служанкам.

А потом стали в молельне, и батюшка такую службу устроил, так уверенно, чисто и ясно обратился к высокому, небесному Покровительству, что лучшего князь давно уже не испытывал. И молитва у него легкой получалась, и так просто было ее возносить, так точно всплывали в его сознании знакомые с детства слова и чувства… Словно бы подхватывал их у батюшки и без труда, с благодатной радостью выносил перед святыми иконами, и ввысь, в Небесное Царствие…

А потом началось что-то не вполне внятное. Сначала вокруг, даже и за стенами молеленки установилась тишина, вот только нехорошая она была. Князь еще молился, уже за матушку, сестру, за друзей, коих вспоминал в этой-то молитве очень хорошо и явственно, как вдруг поймал взгляд Густибуса. И он бы не заметил этого взгляда, да вот прочитал в его глазах едва ли не настоящий… страх. Это было настолько неподходящим выражением, что князь попытался сообразить, что же вокруг происходит. И с трудом, с сожалением отрываясь от благодати, которой была напоена его душа, вдруг понял…

Вышел во двор из молеленки, Густибус бросился ему помогать, даже батюшка за их спинами сбился на миг в какой-то литании, но тут же стал читать еще крепче, ее отчетливей и… прекрасней. Но князь это уже слушал как бы сквозь вату, потому что снаружи творилось…

Отель их стоял, как стоял. Стены, довольно широкий для жилья двор, конюшни под дальними стенами, какие-то кусты, почти прозрачные по зиме, несколько деревьев, которые… Были словно бы солнцем освещены, хотя какое солнце-то тут зимой, под дождевыми облаками, да еще чуть не ночью? Служанки жались в главных дверях, со свечами, которые они держали сейчас высоко, впрочем, света от них было все равно мало. В воротах, у факелов, которые князь почему-то тоже едва мог увидеть, хотя они-то уж ввечеру должны были гореть и ярко, и светло, стояло несколько стражников, присланных капитаном тет Алкуром. Князь еще подумал, что надо бы поговорить с ними, удостовериться, что за люди, да он не успел, а значит, это нужно было выспрашивать у Стыря… Все это было явственно и различимо, но в то же время князь смотрел на это как бы сквозь толстое, мутноватое стекло, или сквозь дождь, которого не было… Вот только, – что за странность? – сразу же за воротами, и над стенами, по ту их сторону, дождь совершенно определенно моросил, Диодор даже заметил косы капель, которые свивал непонятный ветер.

Да ведь в самом-то отеле дождя не было! Князь понял, что глаза его обманывают… Вот только они его не обманывали – дождь в Парсе шел, а над ними его совсем не было. Только над ними, по границам стен, которые обошли они крестным ходом. И еще, стены вокруг них медленно, неуверенно, не везде ровно и заметно наливались…

Вот тогда князь и понял, что лошади в конюшне как-то слишком уж громко топают ногами по дощатому настилу, что служанки и даже стражники испуганы, что свет этот непонятный становится все пуще, и уже настолько ярок, что едва ли не факелы у ворот затмевает, потому-то он их и не разобрал сразу.