Дело диких апостолов - Андрей Воробьев

Касьяненко попытался было заметить, что он и сам может задержать подозреваемого. На это Алексей возразил, заметив, что без его, нертовской, помощи, «привязать» парня к делу будет сложнее.

— Кроме того, — добавил юрист, пытаясь убедить приятеля в своей правоте, — мне тоже некоторая информация нужна. И именно сейчас… Слушай, я обещаю, что дам тебе классную видеозапись нашей беседы. Со звуком… Можешь даже сам тихонечко посидеть в соседней комнате, пока разговаривать будем… Но у меня опыта больше и я легче «расколю» этого педика. А если ты сразу оттащишь его в РУВД — налетит толпа начальства… Ну, соглашайся же…

Неизвестно, как бы поступил оперативник, если бы с утра не услышал обидное руководящее: «Послушай, студент, п…еть (то есть, болтать, значит) — не мешки ворочать». Но сейчас он вышел из машины, бросив на прощание, что поймает такси и поедет за Нертовым следом, когда тот возьмет «голубого». Когда же Алексей, поспешно согласившись, протянул было Диме деньги, тот только обиженно хлопнул дверью «ауди».

Поджидая выхода «голубого друга» Алексей невольно вернулся ко вчерашнему монологу дедушки Ани, детективные задачки которого помогли найти недостающее звено в цепочке нынешних подозрений.

«Неужели и правда причина убийства — любовный треугольник? — размышлял Нертов. — Гей «А» приревновал Маратика к его патронессе или к гею «Б»? Или обоим дружкам помешала руководительница фонда в их любви? А Марата этого просто пожалели, как Тобиас Мендерникель из рассказа Клауса Манна — собачку»?

Вчерашний рассказ старого чекиста тоже был о любви и измене, предательстве «по любви».

«…Старшина подумал, что катер занесло в Германию. «Дейч»? — спросил он у какого-то мужчины. «Свенско»,- услышал в ответ. Действительно, «рыбалка» окончилась на острове Эланд, в Швеции. Ближайший населенный пункт — город Кальмара.

Именно в Кальмаре Попова и Артамонова по одиночке впервые допросили в полиции. У старшины постоянно спрашивали, какое спецзадание они выполняют в Польше, о составе группы кораблей, их номерах, вооружении, фамилиях командиров и прочие «невинные» вопросы. Примерно на такие же отвечал норвежской «Белунне» каперанг Никитиным, впоследствии благополучно оправданный судом. Но, в отличие от нынешнего «любителя экологии», в ответ на любые вопросы Илья требовал лишь немедленной встречи с советским послом и со своим командиром.

«Основное время допросов было потрачено на то, чтобы убедить меня остаться в Швеции»,- будет вспоминать Попов. От политического убежища, предложенного в обмен на задушевную беседу, Илья отказался. Попытки склонить Попова к предательству не удались, интерес к старшине был потерян и он был передан сотрудникам посольства СССР.

А вот интерес в Артамонову не ослабевал. Шведская пресса вовсю комментировала историю с военным катером: «МИД Швеции берет под защиту перебежчика, — вещала газета «Стокгольмс-Тиднинген»,-…полиция по-прежнему считает, что роман между русским офицером и его юной польской невестой заставил бежать их в западную страну… Артамонов ясно повторяет мотив бегства: ему как офицеру было запрещено жениться на женщине иностранного происхождения».

«Свенска Дагбладет» отметила, что «как русский офицер, так и полька холосты». «Любовь… привела их к побегу из Гдыни, — вторила «Дангес Нюхетер»,- оба еще ничего не знают о своем будущем, но, кажется, выглядят очень счастливыми из-за близости друг к другу… Единственным мотивом к побегу явилась любовь». Писалось и о том, что влюбленные бежали якобы имея немного рублей, в пересчете не более, чем на десять долларов (мол, с милым рай и в шалаше).

Правда, позднее пресса заговорила иначе. Агентство Франс Пресс по Стокгольмскому радио заявило, что беглецы «имеют при себе большую сумму в долларах». Одной любви оказалось маловато: «Старший офицер попросил у Шведской полиции права на политическое убежище… в связи с имевшими место разногласиями с начальником в Польше, — передало по радио агентство ДПА (неужели речь шла о разногласиях Артамонова с командованием, давшим ему блестящую аттестацию для поступления в Академию, благословившим «халявную» рыбалку и незадолго до бегства вручившем беглецу очередную медаль-?!).

Упомянутая «Стокгольмс Тиднинген», заметила, что «в причине бегства лежат и другие обстоятельства», поведала о неких трудностях в карьере Артамонова (наверное имелось в виду назначение молодого офицера на престижную должность командира миноносца и поступление в Академию-!), о политическом изменении курса СССР. Эта же газета в следующем выпуске начала писать о стремлении советского офицера «жить в свободном мире». А журнал «Фолкет бильд» процитировал «нового» Артамонова: «Визит флота в Копенгаген побудил у меня желание жить в демократической стране. Я сбежал бы и во время этого визита, но в последний момент решил остаться. После возвращения домой я планировал побег более основательно и избрал Швецию вместо Дании»…

Вот как! Оказывается все дело было не в любви к прекрасной польке. Так, подвернулась девушка под руку. Главное — любовь к демократии. Измена тоже — «по любви». И политическое убежище Артамонову было предоставлено…

В конце 1959 года Военный трибунал Балтийского флота по-своему оценил «любовь» Артамонова. За измену Родине его приговорили «подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией имущества»; лишить воинского звания и ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета СССР о лишении медалей.

Правда, решение трибунала выносилось заочно, так что Артамонова не расстреляли. Его дальнейшая судьба долгие годы была нам неизвестна.

Вот и все. Вся любовь»…

— А что было дальше? — Поинтересовался Алексей у старика. — Вы сказали «была»…

— Вы просто не понимаете, — сидящий перед Нертовым «голубой друг» Марата — Игорек очередной раз начал от волнения сгибать суставы пальцев так, что они хрустели, — вы не понимаете, насколько страшен Семен. Он только пытался убедить Марата, что любит его, а сам все время старался что-нибудь получить взамен… И нас постоянно пытался поссорить. Но это же предательство, как вы не понимаете!.. Мне кажется… нет, я в этом твердо уверен: Марат боялся Семена. Это же настоящий наркоман, а у них, сами знаете, мафия…

Послушай, Игорь, — Нертов старался говорить как можно спокойнее, чтобы не разорвалась та тоненькая ниточка доверительности, которой так трудно бывает притянуть к себе собеседника, — а почему ты все-таки уверен, что нападение подстроил именно Семен?..

«Голубой друг» недоуменно взглянул на юриста, удивляясь, как тот не понимает столь элементарных вещей.

— Так Марат мне сам об этом рассказывал. Когда я первый раз в больницу к нему приходил. Я еще тогда хотел милиционера дождаться, который сразу же следом за мной там появился, а потом побоялся, что мне не поверят и Марата арестуют.

Нертов про себя хмыкнул, сообразив, что этим самым «милиционером» был ни кто иной, как сидящий в соседнем кабинете Дима Касьяненко, которому, видно, служба на столько пошла впрок, что даже неискушенный в криминальных делах «голубой друг» чуть ли не на лбу надпись читает: «мент». Но, отметив это обстоятельство, юрист счел за благо промолчать.

Судя по рассказу Игорька, новый бой-френд Марата уже давно подбивал ограбить «богатенькую старушку», каковой считал Софью Сергеевну. При этом Семен якобы уверял, что не причинит ей никакого вреда, а только покажет муляж пистолета. Марат же, хотя долго отказывался, но боялся потерять свою новую любовь.

Потом, вдруг посмотрев на собеседника, «голубой друг» неожиданно замялся и, будто решившись сказать что-то важное, махнул рукой: «Извините, я не совсем точно сказал, но я не хочу врать… Впервые это было примерно за месяц до покушения… Я тогда был с Маратиком у меня дома… А потом пришел Семен, но я не знал… Я… Я… Ну, в общем, долго мылся в ванной и не слушал потому звонка, а когда вышел, то Семен уже… они уже лежали с Маратом в нашей комнате… Я услышал обрывок разговора, но никому ничего не сказал, потому, что… ну, ведь Марат мне изменил… Я тогда хотел даже выгнать его, но не смог… Вам это трудно понять, но я ведь люблю его… В общем, мы поссорились, мальчики ушли, а я остался один… А в больнице я напомнил Марату про тот вечер»…

— Только Марат все равно не хотел никого грабить и убивать, — вдруг спохватился «голубой друг», — он мне, правда, сам говорил об этом в больнице…

Нертов неопределенно кивнул, что собеседник, продолжая рассказ, расценил как согласие.

Игорек считал, что Семен случайно узнал о предполагаемом времени возвращения в Петербург президентши благотворительного фонда и, улучив момент напал на нее. Только пистолет оказался настоящим.

Нертов также счел разумным не комментировать данное заявление: никто посторонний не мог знать, что Софья Семеновна пойдет сразу после командировки именно к себе домой, а не в офис, чтобы там положить деньги в сейф. «Никто не знал, — думал юрист, — кроме самой погибшей и ее помощника. Надо будет уточнить у Касьяненко, догадались ли оперативники получить в телефонной кампании распечатку звонков с трубы этого Марата, касающуюся времени, непосредственно предшествующему покушению».