Алиенист - Калеб Карр

Когда я смог вернуться к продолжавшейся беседе, до меня донесся голос Крайцлера, шипевшего раздраженно и отчаянно:

– Что-то… Из всего этого мы обязаны вынести хоть что-то новое…

Ни я, ни Люциус, ни Маркус не произнесли ни слова. Это сделал Стиви – он неуверенно поглядывал на нас, словно ему было что сказать, а потом наконец подал голос:

– Ну, в общем, есть одна штука, доктор. – Крайцлер заинтересованно повернулся. – Он теряет волосы.

И тут я вспомнил сияющую лысину, якобы принадлежавшую Люциусу, но при этом венчавшую тело несоразмерно высокое для детектив-сержанта.

– Он прав! – воскликнул я. – Мы же видели его, господи боже, Стиви, в какой-то миг мы смотрели на него!

– Да? Да! – обрадовался Крайцлер. – Но вы же заметили и что-то еще.

Я посмотрел на Стиви, но тот лишь пожал плечами. Раздирая собственную память о том мгновении в клочья, как демон, я искал хоть какую-то забытую деталь, упущенный момент, когда я отчетливо видел… нет, ничего я не видел. Одна сверкающая плешь заполняла все мои воспоминания.

Крайцлер разочарованно вздохнул.

– Плешь, значит? – Он вывел это слово на доске. – Ну что ж, это немного больше того, что мы знали о нем вчера.

– Совсем немного, – отозвался Люциус. – Особенно по сравнению с человеческой жизнью.

Через несколько минут снова позвонила Сара. Тело Эрнста Ломанна уже в пути – его везут в морг Беллвью. Сторож, нашедший мальчика, естественно, не застал самого убийства, но перед тем, как обнаружить тело, слышал какой-то звук, похожий на паровой катер, удалявшийся от острова. Рузвельт сообщил Саре, что ему нужно время, чтобы избавиться от полицейских, сопровождающих его, но он ручается, что если мы встретимся с ним в полседьмого утра у Беллвью, нас допустят к телу без каких-либо помех. У нас оставалось чуть больше часа, и я решил сходить домой, принять ванну и переодеться, перед тем как отправиться в морг.

Когда я добрался до Вашингтон-сквер, бабушка, на мое счастье, изволила почивать. Впрочем, Гарриет уже вовсю хлопотала по хозяйству и предложила сделать мне ванну. Когда она взбиралась по лестнице, я вслух отметил крепость бабушкиного сна.

– Да, сэр, – сообщила Гарриет. – С тех пор как до нас дошли новости, ей стало намного спокойнее.

– Какие еще новости? – спросил я в усталом замешательстве.

– Вы разве ничего не знаете, сэр? Насчет этого ужасного доктора Холмса – все вечерние газеты об этом писали. Кажется, у нас в уголке должна остаться вчерашняя «Таймс», если желаете, я мшу…

– Нет-нет, спасибо, – остановил я ее. – Я сам возьму. Сделайте мне ванну, и я буду вашим вечным рабом.

– Ну это необязательно, мистер Джон, – ответила она, поднимаясь по ступенькам.

Я действительно обнаружил в нашем застекленном уголке вчерашний номер «Таймс» – рядом с бабушкиным любимым креслом. Заголовок первой полосы поражал размерами: ХОЛМС ХЛАДНОКРОВИИ ДО САМОГО КОНЦА. Печально знаменитого «доктора пыточных наук» все-таки торжественно вздернули на виселице в Филадельфии после того, как он без раскаяний признался еще в двадцати семи убийствах – главным образом женщин, которых он соблазнил и ограбил. Люк виселицы открылся в 10: 12 утра, а спустя двадцать минут преступник был объявлен мертвым. В качестве дополнительной меры предосторожности – газеты, правда, умолчали, против чего, – гроб с телом залили цементом, а после захоронили в десятифутовой яме на безымянном кладбище. И сверху вылили еще тонну цемента.

Моя бабушка так и не проснулась, когда я снова покидал дом – направлением к Беллвью. Как рассказала потом Гарриет, она мирно проспала до начала одиннадцатого.

ГЛАВА 27

Как выяснилось, главная сложность с визитом в морг ранним утром понедельника сводилась отнюдь не к сопротивлению со стороны персонала учреждения. Напротив, там работали сплошь новички (набранные вместо прошлой бригады, уволенной за продажу тел анатомам по 150 долларов за голову), которые еще не освоились настолько, чтобы качать права с самим Рузвельтом. Нет, мы попросту не могли попасть в здание, уже осажденное приличной толпой разъяренных граждан Нижнего Ист-Сайда, требовавших объяснений, почему их детей по-прежнему режут как скот, а ни одного подозреваемого до сих пор не задержали. По сравнению с недавним митингом у стен Кэсл-Гарден здесь толпа просто кипела. О роде занятий Эрнста Ломанна и месте его проживания (ибо никаких родственников мальчика отыскать не удалось) не упоминалось; из подростка просто сделали икону невинности, отданной на заклание полицейскому управлению, городским властям и аристократии, которых совершенно не волновало ни как он жил, ни как умер, ни кто за это последнее ответственен. Такая, гораздо более методичная, не говоря уже политизированная, картина мученичества Ломанна, да и положения иммигрантов вообще, рисовалась в немалой степени потому, что в толпе присутствовало достаточно немцев; но я подозревал, что сейчас на умонастроения гораздо больше повлиял Пол Келли, хотя, проталкиваясь ко входу в морг, мы не заметили ни его самого, ни его экипажа.

В результате в угрюмое здание красного кирпича нам пришлось заходить с обратной стороны, через черную железную дверь, причем я, Айзексоны и Сара старались прикрыть собой доктора, чтобы никто из толпы не смог разглядеть его лицо. Рузвельт уже встречал нас внутри и, отшив пару служителей, интересовавшихся природой нашего визита, провел нас прямо в смотровую. В воздухе стояла такая вонь формальдегида и тления, что от нее облезала желтая краска на стенах этих тошнотворных покоев. В каждом углу громоздились столы с телами, накрытыми простынями, на проседавших полках мрачно выстроились древние щербатые склянки с заспиртованными органами. С потолка свисала гигантская электрическая лампа, под которой располагался помятый и ржавый операционный стол, казавшийся прадедушкой тех хромированных красавцев, что нашли приют в подвале Института Крайцлера. На столе покоилось тело, накрытое испачканной влажной простыней.

Люциус и Ласло сразу же устремились к столу, и детектив-сержант отдернул простыню – желая, как мне показалось, поскорее взглянуть на мальчика, в чьей смерти он себя все это время безутешно обвинял. Маркус последовал за ними, а мы с Сарой предпочли остаться у дверей: без нужды приближаться к телу нам не хотелось. Крайцлер извлек свой маленький блокнот, и начался обычный речитатив – Люциус монотонно и почему-то взволнованно принялся перечислять увечья, полученные ребенком:

– Полное отделение гениталий у основания… Отделение правой руки чуть выше запястного шарнира – лучевая и локтевая кости полностью перерезаны… Поперечные разрезы брюшной полости с сопутствующими повреждениями тонкой кишки… Обширные повреждения артериальной системы по всей грудной клетке, очевидно удалено сердце… Удален левый глаз, сопутствующие повреждения скуловой кости и надглазничного гребня с левой стороны соответственно… Удалена часть скальпа, обнажены затылочная и теменная кости черепа…

В общем, реестр был довольно мрачен, и я старался не вслушиваться, но одна из последних фраз привлекла мое внимание.

– Прошу прощения, Люциус, – прервал я, – но я не ослышался? Вы сказали, удален левый глаз?

– Да, – моментально ответил он.

– Только левый глаз?

– Да, – ответил Крайцлер. – Правый по-прежнему на месте. Маркус возбужденно выглянул из-за его плеча:

– Должно быть, его потревожили.

– Это, пожалуй, будет самым правдоподобным объяснением. – сказал Крайцлер. – Возможно, его спугнул сторож. – Ласло указал на центр груди. – А вот сердце – это что-то новенькое, детектив-сержант.

Маркус бросился к двери.

– Комиссар Рузвельт, – обратился он к Теодору. – Можем ли мы рассчитывать еще на сорок пять минут здесь?

Рузвельт посмотрел на часы:

– Это уже опасно. Новый управляющий и его подчиненные обычно заступают в восемь. Зачем это. Айзексон?

– Мне понадобится кое-что из моего оборудования – для эксперимента.

– Эксперимента? Какого еще эксперимента? – Для Теодора, каким бы знаменитым натуралистом он ни слыл, слово «эксперимент» звучало примерно также, как «рукопашная».

– Есть ряд экспертов, – начал объяснять Маркус, – которые полагают, что в момент смерти человеческий глаз навсегда запечатлевает последнее, что он видел при жизни. Есть мнение, что это изображение можно сфотографировать, если использовать сам глаз в качестве своего рода линзы. Я бы хотел сейчас попробовать. Теодор несколько секунд взвешивал предложение.

– Вы полагаете, что мальчик умер, глядя на своего убийцу?

– Есть такая вероятность.

– А следующий человек, который будет работать с телом, сможет определить, что вы пытались такое изображение получить?

– Нет, сэр.

– Гм… Неплохая идея… Будь по-вашему, – кивнул Теодор. – Несите свое оборудование. Но учтите, детектив-сержант, нам необходимо выйти отсюда не позднее семи сорока пяти.