Охотница на Лис (СИ) - Малышева Анастасия Сергеевна

— Для кого?! — вторил мне Елисей.

— Да для всех!!! — взорвалась я, вскакивая на ноги, — Тебе мало того, что про меня итак пишут? Ты хочешь своим жестом кинуть еще пару поленьев в костер, на котором эти писаки пытаются меня сжечь?!

Меня буквально колотило от злости и обиды, что он не понимал меня. Всегда такой тонко чувствующий, в тот момент он смотрел на меня…как чужой. Как тот самый Лис, которого я встретила на нашем первым свидании. Который пытался купить меня, или умаслить дорогим подарком. Может быть, я преувеличивала, но на фоне стресса мой чердак не мог похвастать богатым содержимым.

А вот Елисей, наоборот, из-за моей вспышки будто успокоился. Последовав моему примеру, он поднялся на ноги и смерил меня прохладным взглядом, от которого мне стало не по себе. А после он открыл рот и сказал лишь:

— Повзрослей.

Я почувствовала, как мои глаза вылезают из орбит от удивления. Громко выдохнув, я переспросила:

— Что, прости?

— Повзрослей, Аля, — повторил мужчина, глядя на меня всё с тем же холодком в глазах, — Я понимаю, тебе сложно и ты не привыкла к ненависти со стороны незнакомых людей. Но это твоя жизнь, а не их. И если ты будешь взвешивать каждое свое слово и каждый жест, оглядываясь на незнакомцев — это рано или поздно сломает тебя. Если ты не заметила, в этих статьях есть и моё имя, но я не кисну. И не потому, что я старше и опытнее или что там все уже себе надумали. Всё просто — я просто не позволяю этому себя задеть.

— Ты не понимаешь, — покачала я головой, — Меня погнали с учёбы, уволили с работы…

— И что? — перебил меня Елисей, — Я могу потерять свой клуб — место, которое мне действительно дорого! И Игнату тоже! Но я не позволяю этому ломать меня! И ты не должна. Выгонят из одного вуза — поступишь в другой. Уволят — работы ещё полно! Жизнь этим не ограничивается! Её ограничиваешь ты! Честное слово, ты мудрее всех, кого я встречал раньше, но порой ведёшь себя, как неразумное дитя. И я мог бы нянчиться с тобой, если бы мне нужен был ребёнок. Но я люблю женщину, и хочу, чтобы она перестала, наконец, грызть себя, и вытащила свою голову из песка!

Не таким я представляла себе признание в любви. Совсем не таким. Однако, оно прозвучало. Ия должна была как-то отреагировать. Ответить тем же, или же продолжить спор. Сделать хоть что-нибудь.

Однако, всё, на что меня хватило, так это на короткое:

— Уйди.

Лис не стал спорить, иди как-то пытаться меня переубедить. Нет, он кивнул и двинулся в сторону выхода. Уже на самом пороге моей комнаты он обернулся и сказал:

— Они задевают тебя только потому, что ты им это позволяешь. Как только ты забьёшь — всё изменится само собой.

С этими словами Воронцов вышел. Стоило двери закрыться, как я бросилась на кровать, утыкаясь лицом в подушку и давая волю слезам. Я не знала, что конкретно оплакивала в тот момент — возможно, свою жизнь в целом. Или же просто напряжение, которое я копила в себе все те дни, нашло таки выход.

Одно я знала точно — неизвестному злопыхателю не нужно было так напрягаться, чтобы разрушить мою жизнь. Я прекрасно справилась с этой задачей сама.

глава двадцать пятая

Глава двадцать пятая

Елисей всегда считал себя взрослым. Даже будучи подростком, он чувствовал, что несёт на своих плечах далекую от детской ответственность. За младшего брата, за себя — особенно за себя. За свои вспышки ярости, за неосторожные слова, которые то и дело норовили сорваться с губ, за каждый удар, что переступал невидимые для остальных, но от того не менее реальные рамки. Это всегда было с ним, оставаясь неизменной частью его натуры.

Однако, в тридцать два (почти тридцать три) года Воронцов впервые ощутил себя по-настоящему ребёнком. Потому что всё, что он хотел делать в тот момент, когда последний проверяющий отдал ему документы с печатью, разрешающей клубу возобновить свою работу — прыгать до потолка, как маленький мальчик. При этом желательно громко и заливисто смеяться, разбрасывая во все стороны столь ненавистные ему документы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Две недели проверок стали своеобразным испытанием для мужчины. Далёкий от бумажных дел и искренне не любящий все эти волокиты, Лис буквально переступал через себя, вынуждая свой мозг функционировать и направляя мыслительный процесс в нужное для дела русло. Стиснув зубы, он подготавливал свой самый первый и самый любимый клуб к пыткам, которые гордо назывались «Инспекция».

Игнат помогал другу и напарнику, несмотря на некоторую натянутость их отношений. Всё же они были профессионалами и умели разделять личную жизнь и работу. Так что мужчины вели себя предельно корректно и подчеркнуто отстранённо.

Как ни странно, всё прошло без сучка, без задоринки. Не то, чтобы Елисей сомневался в этом — он всегда вёл бизнес честно и в своём партнёре не сомневался, несмотря на обилие шуток про наркотики и проституток. Но мужчина полагал, что раз кто-то натравил на него всех этих церберов, то те будут, как минимум, пытать его раскалённым железом. Но нет, всё носило практически формальный характер. Лису даже не пришлось ни от кого откупаться. Всё, чем он расплатился за все дни — это своими нервами.

— Ну что, нас можно поздравить?

Воронцов покосился в сторону сидящего в кресле напротив Игната и коротко кивнул. Откинувшись на спинку, он провёл рукой по своей макушке, словно пытаясь взъерошить волосы, которых у него не было.

— Да, — произнёс он хриплым голосом, поняв, что лучше не молчать, — Клуб мы отстояли. В выходные можно будет, наконец, открыться.

— Ну, слава Дьяволу, — не отличался любовью к вере Васильев, — У нас такая дыра в бюджете, что Мальдивы мне будут только сниться.

— Ничего, — тонко улыбнулся Лис, — Пару недель ударной работы — и всё встанет на круги своя.

Он кривил душой — лично для него как раньше уже ничего быть не могло. Потому что он две недели не виделся и не разговаривал с Алей. После их последнего разговора (читать — ссоры) ни один из них не пошёл первым на контакт. У Воронцова на это банально не было времени — все свои силы он бросил на спасение своего клуба. Аржанова…ну, она тоже не торопилась давать о себе знать. Видимо, всё же затаила обиду на мужчину.

Елисей не корил себя за то, что сказал в тот вечер. Он был честен, а на правду обижаться не стоило. Да, он мог быть чуть более мягким, судить об этом было уже поздно. Слова были сказаны, и их услышали. Осталось лишь решить, что делать — бороться, или…хотя, какой «или» — такой вариант Лис даже не рассматривал. Он дал Але отдохнуть от него, подумать, всё взвесить и найти свой внутренний дзен. И, если она так и не смогла это сделать — что же, ему придётся ей в этом помочь.

Воронцов скучал. Ему сильно не хватало девушки. Он привык к их шутливым перепалкам, зачинщиком которых чаще всего он и являлся — если не словами, то действиями он провоцировал Алю. Но никогда еще их разборки не принимали такой серьёзный вид. И Елисей всегда был уверен, что их отношениям ничто не угрожает. Но после крайней их ссоры, эта уверенность его покинула. И он не знал, как вернуть её. И посоветоваться ему было не с кем — Дан был занят подготовкой к свадьбе, а Игнат…ну, с ним у них тоже не всё гладко было.

И, тем не менее, именно Васильев, уже шагнувший было за дверь кабинета, остановился на пороге и, обернувшись, негромко спросил:

— Ты в порядке?

Лис поднял на него чуть покрасневшие от недосыпа глаза и кивнул:

— Вполне.

Брюнет, чуть помявшись на пороге, всё таким же тихим и вкрадчивым голосом произнёс:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Марина рассказала мне, что вы с Алей…ну, что у вас не всё так гладко.

Елисей хотел было огрызнуться и напомнить, что Игната его дела не касаются, да и девушке его не стоит лезть, куда не просят, но он не смог. Потому что банально устал — от всего. От давления со всех сторон, от того, что всем от него постоянно было что-то нужно. И самое главное — от одиночества. Раньше его никогда оно не тяготило, и мужчина кайфовал, расхаживая по своей квартире и слушая тишину. Но всё изменилось, и теперь холостяцкая берлога не успокаивала его, а стены словно давили, вызывая что-то, напоминающее приступы паники. И даже лучшему другу было не пожаловаться — потому что сам же и оттолкнул его.