Ведущий в погибель. - Надежда Попова

Арбалет оказался в руках сам, помимо воли, помимо разума — разум не был способен отдать телу подобного приказа, разум пораженно замер, ошеломленный, потрясенный; разум видел, что оружие бесполезно, что помочь оно не может ничем, ибо уловить движение двух теней напротив, понять, где кто — было невозможно. Что-то оставалось в сознании урывками, что-то виделось лишь перед взором памяти, когда уже завершалось там, впереди, в десяти шагах напротив, как, бывает, остается под веками закрывшихся глаз отпечаток свечи, увиденной в темноте. Удар, прошедший мимо. Не удавшийся захват — и снова удар; удар распрямленной ладонью в горло. Мимо. Взмах — и одна из теней отлетела назад, едва не впечатавшись в дверь дома поблизости, извернувшись в последний момент и обратясь вновь лицом к противнику; фон Вегерхоф. Это фон Вегерхоф — пытается избежать шума, не допустить того, чтобы выглянули разбуженные обитатели жилища, ибо что произойдет тогда — предугадать невозможно…

Последние секунды схватки были похожи уже не на сон, а на лихорадочный бред — тень напротив стрига легко, словно зверь, воспряла над землей, оттолкнувшись от одной из стен, казалось, всеми четырьмя конечностями разом, и обрушилась сверху, на плечи, едва не свалив фон Вегерхофа с ног. Лишь сейчас разбилась тишина — даже не вскриком, а почти рычанием, будто вырвавшимся из глотки раненой рыси, а потом донесся звук, звук легко узнаваемый — так дети отпивают горячее питье, громко и с хлюпом. На мгновение две тени закаменели в неподвижности, и когда Курт, лишь теперь очнувшись, уже готов был вмешаться — все равно как, хоть как-нибудь — фон Вегерхоф, наконец, сорвал прилипшее к нему создание, сбросив с себя и одним рывком отшвырнув прочь.

Миновал еще миг, холодно застывший, словно время внезапно стало стоячим лесным озером, а не стремительной рекой, как то было от начала веков; фон Вегерхоф стоял, прижав ладонь к шее и глядя на тело на земле, не пытаясь приблизиться — а тело содрогалось, словно в предсмертных конвульсиях. Тишина срывалась сдавленным, придушенным хрипом, режущим слух; стриг, пошатываясь, сделал шаг вперед и остановился, когда, выгнувшись, точно пронзенная змея, тело его противника вдруг замерло и обмякло…

Еще два мгновения Курт сидел на холодной земле, уже не чувствуя ни давящих в колени камешков, ни того, как до сведения пальцев ладонь стиснулась на прикладе, и, наконец, медленно поднялся из-за своего укрытия и вышел на узкую улицу. Он успел сделать всего два шага, когда фон Вегерхоф обернулся, заставив его отпрянуть вспять — лицо было неузнаваемым, чужим, нечеловеческим, и от взгляда зеркально сверкнувших глаз словно ледяной осколок вонзился под ребра, пережав дыхание.

— Назад, — прошипел он коротко, и невпопад мелькнуло в мыслях, что старик профессор и впрямь не совсем верно представлял себе, что такое клыки стрига.

Курт попятился, не зная, что лучше сделать — внять совету фон Вегерхофа, данному еще до его стычки, и бежать отсюда, или впрямь возвратиться назад, в укрытие, и в любом случае — не стоит ли проделать это, держа его на всякий случай на прицеле…

Тело не успело вывернуться, когда нога ощутила позади пустоту, и он, взмахнув руками, повалился назад, запоздало припомнив, что в шаге от водосточной трубы видел провал подвального входа; арбалет выскользнул из пальцев, нога неловко подвернулась в тесноте каменной коробки, затылок с хрустом ударился о запертую дверь погреба, родив облегченную мысль о том, что кожу, слава Богу, не рассадило до крови. Курт с усилием развернулся так, как человеку полагается быть, головой вверх, настороженно наблюдая за фон Вегерхофом. Стриг, пошатываясь, прислонился к стене одного из домов и, убрав руку от прокушенной шеи, дернул рукав, оторвав плотную ткань камзола и рубашки разом. За тем, как он чуть подрагивающими руками бинтует рану, Курт наблюдал напряженно, не понимая, для чего продолжать прятаться, точно застигнутый на месте преступления воришка, если противник побежден и, судя по всему, мертв…

— Не двигайся, — выговорил фон Вегерхоф хрипло, уже не скрадывая голос, и что-то неведомое, что-то, похожее на внутреннее безмолвное я, подсказало, что приказу этому следует подчиниться — ибо слова эти относились не только к нему.

Сгусток тьмы позади двух неподвижных тел — человеческого и не совсем — вышагнул вперед мягко, беззвучно, точно капля масла, просочившаяся сквозь трещину в кувшине…

— И не подумаю.

В голосе было недовольство, легкая растерянность, не скрываемая даже для видимости злость — вполне людские, явные, что казалась чем-то несообразным, ненастоящим, придуманным…

— И что же здесь происходит?

Разглядеть лицо говорившего в детальностях было невозможно — его черты прятали темнота, не рассеиваемая ничем, кроме слабого отзвука луны, и каменный край подвального входа, но голос слышался четко.

— Забавный вопрос — в моем городе, — отозвался стриг, не прерывая своего занятия, и лишь затянув повязку, распрямился, глядя на собеседника. — Так вот кто начал гадить на моей территории.

— Твой город? — переспросил тот. — Не знал.

— Представься, — потребовал фон Вегерхоф, и тот, казалось, замялся, колеблясь и мешкая с ответом.

— Арвид, — коротко отозвалась тень, наконец, и, помедлив еще мгновение, кивнула вниз. — Ты убил моего птенца.

— Щенок напал первым.

— В самом деле? — уточнил тот с сомнением и, сделав шаг вперед, присел у неподвижного тела, медленно проведя ладонью по лицу убитого. — Без моего дозволения…

— Надо держать своих выкормышей на привязи, — порекомендовал фон Вегерхоф. — И первое, чему их следует обучить — не разбрасывать трупы в чужом доме.

— Ты убил моего птенца, — тихо повторил Арвид, не поднимаясь с корточек. — Я видел его смерть. Почувствовал. Что ты сделал с ним? Ему было больно.

— Да неужто? — усмехнулся тот хмуро. — Второе, чему надлежит обучать новообращенных, это тому, что питаться своими нельзя. Или тебе такой закон неведом?

Тот молчал еще мгновение, все так же глядя на недвижимое тело у своих ног, и, наконец, медленно, неторопливо поднялся.

— Я знаю тебя, — проронил Арвид едва слышно, и, будь он человеком, Курт поручился бы за то, что этот голос прозвучал напряженно и удивленно. — Я видел тебя — ночью. И я слышал о том, что ты делаешь. Днем. Александер; верно?

— Он самый, — не сразу отозвался фон Вегерхоф, и тот холодно усмехнулся:

— Надо же. Не думал, что доведется увидеть одного из вас… Но нет; ты не можешь быть из высших. Слишком молод. Слишком слаб. Тогда — кто ты? Кто твой мастер?

— Сдается мне, на вопросы должен отвечать ты. Ты залез на мою территорию, ты выпустил на волю своих детенышей, не заботясь о том, что они творят…

Ощущение, что он присутствует при демоническом действе, ушло; сейчас все происходящее смотрелось по-человечески и банально, сейчас казалось, что его, сопляка, отчего-то взяли с собою на сходку, где главарь местных бандитов пытается договориться с пришлым выскочкой…

Арвид вдруг обернулся, плавно, скользяще шагнув в сторону — лишь теперь придя в сознание, человек на земле шевельнулся, застонав и попытавшись приподнять голову. Тот склонился, взявшись за его подбородок, и легко повернул кисть; в тишине прозвучал явственный хруст, и фон Вегерхоф порывисто шагнул вперед, тут же замерев на месте.

— Или это ты мостишь трупами мои улицы? — договорил он.

— Нет. Не я. Напрасно ты убил его.

— Он виноват сам. Надо знать, куда запускать зубы.

— Его убила твоя кровь, — произнес Арвид едва слышно. — Ты не мог не знать, что так будет. Ты подставился намеренно… Напрасно ты это сделал.

— Ты что же — вздумал мне угрожать? — уточнил фон Вегерхоф. — Явился в мой город, привлекаешь к нему внимание Инквизиции, охотишься без моего ведома — и в довесок грозишь мне?

— Я никогда и никому не угрожаю, — возразил тот спокойно и, наклонившись, осторожно, словно спящего ребенка, поднял на руки тело убитого стрига. — Я говорю, как есть. Что же до Инквизиции — мне известно, что у тебя в приятелях один из них, стало быть, ты легко решишь все свои проблемы. Не бойся. Больше ты меня в этом городе не увидишь — мои дела здесь окончены. Но напрасно ты убил моего птенца, Александер.

Фон Вегерхоф не остановил его, когда Арвид, развернувшись, исчез в темноте, не окликнул, не сказал ничего больше — лишь стоял, как прежде, неподвижно, глядя вслед, долгие несколько минут. Наконец, расслабившись, тяжело и шумно выдохнул, опустив голову и отерев лицо ладонью, и проговорил — глухо и сдавленно:

— Можешь дышать.

— Не поможешь? — попросил Курт, подобрав арбалет и выразительно похлопав ладонью по земле на уровне своего лица.

Стриг помедлил еще мгновение и, наконец, развернувшись, молча приблизился; ухватившись за запястье, выдернул его наверх легко, словно пустую суму, вновь отвернувшись и глядя на тело человека в отдалении.