Скажи «Goodbye» - Мария Амор

А где- то год-полтора после последнего ее с Александрой разговора, когда Мурка заканчивала клеить обои в подвале, позвонила Анна и, поговорив о том, о сем, вдруг вспомнила:

— Слушай, а подружка-то твоя, Александра, мне тут случайно о ней Галина рассказала, кинозвездой стала. На кинофестивале в Сочи объявлена любимицей публики.

— Отлично, — пожала плечами Мура. — Только она уже не моя подружка.

— Ну понятно, — поспешно согласилась Анна. — Она теперь важный человек, что ей с какой-то домохозяйкой водиться. Не престижно. С домохозяйками даже мужьям скучно, — с плохо завуалированным воспитательным смыслом добавила Анна.

— Угу, — рассмеялась дочь. — Если Сереже скучно станет, я на денек уеду, пусть его сыновья развлекут. А что еще про Сашку рассказывала твоя Галина? — не выдержала Мурка.

— Она вроде замуж за какого-то итальянского графа вышла.

— За какого графа? — обомлела Мура. — У нее же был муж, Максим.

— Про Максима ничего не знаю. Про графа слышала. Вроде друг Муссолини.

— Муссолини?! Мам! Не может быть!

Анна смутилась, но через пару секунд нашлась:

— Ну, может, не Муссолини, а Мастрояни. Эта Галка, она там все напутала.

— Друг Мастрояни тоже ей в дедушки годится…

— Зато престижно.

Ну что ж, подумала Мура, значит, даже бедняга Максим оказался недостаточно престижным. У каждого своя жизнь и насильно мил не будешь. Конечно, велико искушение узнать, как дальше развивается судьба бывших друзей, но Мура почувствовала, что какой бы великой славы не добилась Сашка, ей, Муре, лучше больше никогда не слышать о прежней любимой своей подруге, потому что случись с ней что-нибудь плохое, — злорадствовать было бы низко, а возвыситься духовно настолько, чтобы радоваться ее успехам, Муре пока не удалось. Хороших искренних теплых чувств не осталось, а на недобрые не следует тратить душевную энергию. И вообще, у каждого своя судьба, и каждая сама выбрала, как жить. И Мура своей жизнью очень-очень-очень довольна. И надо встать со стула, перестать жалеть себя, и побыстрее, прежде чем проснулся младший мучитель, доклеить проклятые обои. Пока бывшие подружки снимаются в римских фонтанах и ветхие графы ждут их в гондолах, у нас тут сохнет полотнище, а пойдет пузырями да начнет отваливаться, это тебе не в кино сниматься…

И Мурка набросилась на стенки с остервенением, пришлепывала, выравнивала, прокатывала, обрезала, а потом вдруг в сердцах спрыгнула со стула, сдернула перчатки, поднялась в спальню, поставила любимый диск Леонарда Коэна, рухнула на постель и, пока великий романтик пел, вволю нарыдалась.

«As someone long prepared for the occasion;In full command of every plan you wrecked —Do not choose a coward’s explanationthat hides behind the cause and the effect.

And you who were bewildered by a meaning;Whose code was broken, crucifix uncrossed —Say goodbye to Alexandra leaving.Then say goodbye to Alexandra lost…»

— «Alexandra leaving with her lord», — повторила Мурка, и еще раз вслух произнесла: — Alexandra leaving with her count…

И плакала она не о Сашке, хрен с ней, с Сашкой, а о том, что когда-то эта самая Сашка ей в рот смотрела, и у нее жить училась. И Мурка летала по всему миру в антураже премьер-министров и президентов, и выполняла тайные поручения государственной важности, и в конце концов, разве не после Муркиного визита в Азербайджан азеро-иранская дружба вдруг ушла в песок, и разве не благодаря Муре Израиль сегодня залит азербайджанской нефтью? И когда Мурка замуж вышла, то подружка завидовала, Мурка знала, что завидовала, но все же, хоть Сашка и проводила длительные периоды своей безработицы, валяясь на диванчике и играя в тетрис, а все же шла своей стезей, и хоть всем казалось, что никуда, кроме возрастного выбывания в тираж и долговой ямы за фирменные шмотки эта стезя привести не может, а все же права Анна, и именно Мура оказалась полным ничто, и на все вопросы: а чем вы занимаетесь, отвечает теперь постыдным «Ай эм а хом мейкер», и самой это слушать тошно. А недалекая Сашка прекрасно обошлась в жизни без энциклопедических знаний и четкого мировоззрения, и лихо въехала в славу и народную любовь на своей красоте и шарме. И ей-Богу, Мурка считает, что она полностью заслужила свой успех, а если лучшая подруга и очередной муж оказались за бортом по достижении этого успеха, так это в жизни сплошь да рядом случается. Только лузерам это обидно, но на то они и лузеры, подумала недобрая ко всем в этот момент Мура. И больше она о Саше не спрашивала, и ничего о ней не знала. Своих хлопот полон рот.

Вначале, когда поездка в Иерусалим возникла лишь в качестве идеи, Сергей одобрил этот благой дочерний порыв. Сам он присоединиться не мог, потому что зимой они загорали и ныряли целых десять дней в Белизе, а немногие оставшиеся драгоценные дни его отпуска планировали этим летом провести вместе в любимой Португалии. Но весной, чем ближе подходил момент отъезда, тем страшнее ему становилось. Вслух он ничего о своих опасениях не говорил, но молчал так трагически, и в последние дни был таким нежным и внимательным, что было ясно, как он переживает из-за их отъезда. Вредная жена не упускала возможности растравить его.

— Сереженька, на всякий случай, вот здесь лежат все финансовые документы.

— Мне ничего этого не понадобится. Если «всякий случай»… то я уеду к чертовой матери в Африку, и буду там лечить детей… Если вы не… Без вас… я здесь все равно не останусь…

— Ишь ты, оказывается, уже все продумал! Не надейся, вернемся, как миленькие!

Сережка только вздыхал, а потом в аэропорту долго и крепко их всех обнимал, и делал последние снимки, и уже обернувшись за электронными воротами, Мурка еще успела увидеть его бледное печальное лицо и блеск вспышки фотоаппарата, пытавшегося увековечить отлетавшую семью.

Поездка в Израиль предпринималась, как чистый акт дочерней любви, если не сказать — самопожертвования. У знакомых мамаш российские дедушки и бабушки гостили по очереди, и наперебой выхаживали внуков, а на лето забирали их с собой на дачу в Россию, но Мура знала, что ее родители не превратятся в любвеобильных пенсионеров без собственных занятий, и не питала надежд, что в Израиле Анна и Михаил Александрович отберут детей на свое попечение. Хотя это было бы уместно и желательно. Даже к обожаемому Сергею отношение Мурки в последние годы стало строго утилитарным — муж существовал в первую очередь ради того, чтобы помогать растить птенцов и облегчать матери двух малышей ее существование. И он это понимал, и верно служил и плечом и поддержкой, и за это Мурка любила его еще пуще прежнего, и платила ему бесконечными рассказами о его замечательных сыновьях и безотказным сексом. И все же, несмотря на полное отсутствие иллюзий касательно визита в Израиль, Мура недооценила трудности жизни с детьми в родительском доме… Только после того, как она водворилась со своим потомством на одной кровати, и не поспала пару ночей, ей стало ясно, что с двумя малышами она может выжить только в том месте, где у них отдельные комнаты, а у нее — детсад, круглосуточный супермаркет, безотказные стиральная машина, сушка, Сергей, детские кроватки с перильцами, 55-инчевый телеэкран с сотнями детских дисков и отдельная семейная комната, набитая игрушками и книжками.

Воссоединение замучило всю воссоединившуюся семью. Мура провела две недели, сторожа хулиганов, норовивших то сверзиться с лестницы, то поесть собачьего корма. Сад зарос колючими сорняками и был «заминирован» Джином. Парки и детские площадки тоже были закаканы собаками, и все дивные библейские пейзажи при ближайшем рассмотрении распадались на окурки, пластиковые бутылки, нейлоновые пакетики и стеклянные осколки, так что единственным местом, где дети могли гулять по травке, оказался иерусалимский зоопарк, куда собак не пускали. Тут Томик и Матюша и провели львиную, слоновую и обезьянью долю своего визита на родину предков. Зоопарк очень понравился и Мурке. Но весь остальной Иерусалим произвел на нее гнетущее впечатление. Несмотря на то, что «интифада Аль-Кудс» закончилась, и цифры доказывали, что Израиль переживает экономический подъем, Иерусалим, в отличие от Тель-Авива, за шесть прошедших трудных лет пришел в явный упадок. Казалось, все преуспевающие люди покинули этот город, и в столице остались только арабы, студенты, нищие религиозные евреи и российские пенсионеры, осевшие по льготным квартирам. Общественные здания состояли в основном из синагог и ешив, или, на худой конец, каких-нибудь Институтов изучения Талмуда. Секулярная часть города была разрыта вдоль и поперек, и целые участки улиц стояли отгороженными. Над всем этим строительным безобразием красовались гордые плакаты, в духе лучшего советского юмора провозглашавшие досрочное завершение проекта городского трамвая. Трамвая, естественно, не существовало в природе, но непоседливые отцы города уже запланировали возведение столь не хватающей Иерусалиму грандиозной арки Калатравы. На тротуарах повсюду плотно парковались машины, и пешеходы, как всегда, сновали по проезжей части. Как и прежде, магазины в центре города вылезали со своим ассортиментом на тротуары, и вокруг было грязно, шумно и людно.