Следствие защиты - Клиффорд Ирвинг

Уоррен откинулся на спинку стула:

– Ну и в чем проблема?

Чарм сказала:

– Я рассталась с Джеком. Это имя того мужчины, с которым я встречалась. Джек Гордон. Около двух недель назад.

Хорошо, подумал Уоррен. И в тот же момент другая его половина подумала, что это совсем не хорошо. Не хорошо для Чарм и, возможно, не хорошо для меня.

– Я рассказывала тебе, что он был женат, имел троих детей и находился в процессе развода. Все это правда. Но, по-видимому, это все же не было так четко определено, как он хотел представить. Я имею в виду, что он, конечно, разводился, но по-прежнему испытывал множество двойственных чувств по отношению к жене – ее зовут Эмили – и, естественно, по отношению к детям. Он еврей. В нем очень сильно сознание греха.

Уоррен поднял голову и спросил:

– А разве обязательно нужно быть евреем, чтобы почувствовать, как грешно разводиться с женой и бросать собственных детей?

– Нет, но это придает всему особую значимость.

Чарм сумела улыбнуться лишь страдальческой тенью улыбки.

Мне нравится, как она смотрит на жизнь, подумал Уоррен. И всегда нравилось. Внезапно всеми частями своего существа он ощутил непосильную тяжесть утраты.

– Как бы то ни было, – заключила Чарм, – я не подходила для такой двойственности. Мы поговорили с ним откровенно. Он плакал, мои глаза тоже были не совсем сухими, и в конце концов я сказала: “Ты взрослый человек, возвращайся в Нью-Йорк и повидайся с Эмили. Разберись в своих чувствах”. Он так и сделал, зато я с тех пор прошла долгий путь переоценки ценностей, в результате которого пришла к выводу, что все это несколько сложновато для меня и я, возможно, недостаточно хорошо все обдумываю. Может быть, мои чувства к нему тоже были двойственны. Я имею в виду, что переживала о нем, но не была способна ко всем этим “Sturm und Drang”[41]. И к тому же был ты. Джек всегда ревниво относился к моим чувствам к тебе. Я часто ему про тебя рассказывала.

– Да ну?

Уоррен почувствовал себя как-то неловко. И вместе с тем ему стало любопытно.

– Он, в конечном счете, решил, что ты замечательный парень, хотя ты и грозился затоптать его своими ковбойскими ботинками. Он просто никак не мог понять, почему я ушла от тебя.

Уоррен ничего не сказал.

– Короче, дней десять назад я позвонила ему в Нью-Йорк, – продолжала Чарм, – и сказала, что между нами все кончено. Я подозреваю, что в каком-то смысле он почувствовал облегчение. Все это случилось слишком скоро для него. Я имею в виду, после его развода с женой.

– Да уж, – согласился Уоррен, – жизнь не всегда работает по удобному для нас расписанию.

Сказав это, он почувствовал, что старается уйти от более серьезного вопроса. Он занялся своим салатом, выбирая из него последние кусочки сыра.

Уоррен поднял глаза и увидел, что Чарм переживала настоящее горе. Она опустила голову и пальцами сжимала виски. К тарелке Чарм, по-видимому, и не притрагивалась.

– Я чувствую себя такой оплеванной, – проговорила Чарм.

– Это потому, что ушел Джек?

– Отчасти. Но в основном потому, что я бросила тебя таким образом. Или даже выгнала тебя – смотря как это назвать. Я совершила ошибку. Теперь расплачиваюсь за нее.

Когда Чарм говорила это, Уоррен не мог видеть ее глаз. Когда же, в конце концов, она опустила руку, он заметил, что глаза ее были подернуты влажной пеленой слез. Уоррен даже скрипнул зубами, так, будто боль Чарм внезапно передалась и ему.

– Я прошу прощения, – сказала Чарм.

Она все еще не решалась смотреть прямо на Уоррена; веки ее были опущены, словно у кающейся грешницы. Она шмыгнула носом.

– Конечно, я все понимаю. Мне не следовало приходить к тебе вот так и хныкать здесь, как школьнице. Но я обязана была поговорить с тобой.

– Я не знаю, что сказать тебе, Чарм.

И это была правда.

– Тебе не нужно ничего говорить. Хотя одно ты, может быть, сказать должен. Ты ненавидишь меня, Уоррен?

– Нет.

– А раньше ты меня ненавидел?

– Ненависть – не то слово. Я был зол. Мне было больно. Ты ведь можешь понять это, не правда ли?

– Ты нашел другую женщину?

– Да, у меня есть другая.

– Проклятье! – сказала Чарм.

Она раскрыла сумочку и, достав платок, громко высморкалась.

– Да, так и должно было случиться, я думаю. У вас это серьезно?

– Пока это еще в стадии веселого развлечения.

Чарм начала засовывать платок обратно в сумочку.

– Я позволю тебе расплатиться за ленч. Я ухожу.

Она говорила взволнованно, тихо.

– Мне очень стыдно за то, как я с тобой поступила. Я никогда не переставала любить тебя, просто в какой-то момент я пресытилась нашей совместной жизнью. Я пришла сюда, чтобы сказать тебе это и еще многое другое и спросить тебя … – Она слегка закашлялась, и эхо ее голоса наполнило воздух меланхолией. – И спросить тебя, не вернешься ли ты домой? Не сегодня, но когда ты будешь готов к этому. Сейчас ничего не отвечай. Я знаю, что ты ответишь. Я могу прочесть это в твоих глазах. И не жалей меня. Со мною все будет нормально.

Уоррен хотел сказать ей что-нибудь, хотя понятия не имел, какие слова могут слететь с его губ. Ум его был перегружен, сознание переполнено противоречивыми мыслями и эмоциями: жалость, гнев и нежность, любовный порыв вслед за уколом неприязни, даже целый поток воспоминаний о том, что он когда-то называл любовью. Но ничего этого Уоррен произнести не мог. Он чувствовал, что легкие его вместо воздуха наполнены печалью. Чарм поспешила к выходу.

Поднявшись со своего кресла, Уоррен наблюдал за тем, как она подошла к двери, распахнула ее и исчезла в горячем потоке улицы. Какая красивая женщина, подумал Уоррен, какие великолепные ноги, какой прелестный зад. Какое сердце, какая душа! Какой красноречивый язык! И какой же дурой она оказалась! И я не хочу, чтобы она возвращалась.

Это было решено, и отменить это решение казалось невозможным. Уоррен взглянул на часы.

У него оставалось ровно десять минут на то, чтобы расплатиться по счету и успеть в суд на перекрестный допрос его клиентки.

Бросив взгляд в свои записи, Боб Альтшулер лениво развалился в кресле за столом обвинения. Он сказал:

– Миз Баудро, я напоминаю вам, что вы по-прежнему находитесь под присягой и обязаны говорить правду.

Руки Джонни Фей сжимали сумочку, лежавшую на ее коленях. Обвиняемая без колебаний встретила устремленный на нее издалека взгляд Альтшулера.

– Мы начнем с самого начала, постепенно пройдя путь до того вечера, когда произошло убийство, точно так, как это сделал ваш адвокат. Вас это устраивает?

– Вам решать, сэр, – ответила Джонни Фей.

Альтшулер поднял бровь, затем приступил к изучению своего судебного блокнота.

– Хорошо … Я напоминаю вам ваши слова о том, что наркотики убили одного из ваших братьев. Вы говорили это?

– Да, говорила.

– Но вы также сказали – чуть раньше, во время свидетельских показаний, – что оба ваши брата погибли во Вьетнаме. Так что же было на самом деле, миз Баудро? Наркотики или пули?

Я ошибся, подумал Уоррен, она вызовет только большую симпатию со стороны присяжных. Но он знал, куда направляется Альтшулер.

Спокойно и очень подробно Джонни Фей объяснила, что именно случилось с Клинтоном, а затем с Гарретом. Она обращала свой ответ непосредственно к присяжным. Потом повернулась к обвинителю.

– Итак, я имела в виду, что Гаррет был убит Вьетнамом, несмотря на то, что фактически он погиб вовсе не там.

– Иными словами, давая свидетельские показания, вы сказали одну вещь, а имели в виду совсем другую. Но разве подобное допустимо?

– В известном смысле вы правы. Но что касается моего брата Гаррета, то я не думала, что это так важно.

– Это важно постольку, поскольку позволяет суду увидеть, как работает ваш ум, миз Баудро, когда от вас требуется говорить правду под присягой.

Прежде чем Уоррен успел выступить с протестом, Джонни Фей проговорила:

– А я говорила правду. Позднее я уточнила, что мой брат умер в результате передозировки.

Две минуты на перекрестном допросе, подумал Уоррен, и она уже позволила вовлечь себя в спор с Альтшулером. Обвинитель прорвет линию ее обороны.

Уоррен встал, с грустью покачав головой.

– Ваша честь, обязанность обвинителя – задавать вопросы свидетельнице, а не дразнить ее или читать нотации присяжным. Не будет ли суд любезен напомнить ему об этом?

– Это ваше возражение, мистер Блакборн? – спросил судья Бингем.

– Да, ваша честь.

– Поддерживается. Больше не делайте этого, мистер Альтшулер.

Уоррен сурово взглянул на Джонни Фей, надеясь, что предупреждение дойдет до нее. Но она сидела, чуть наклонясь вперед и вцепившись в свою сумочку. Взгляд Джонни Фей был устремлен исключительно на Боба Альтшулера.