Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова? - Татьяна Нефедова

3.  Необходимость отчитываться. Статус предприятия накладывает на фермеров определенные обязательства – они должны регулярно отчитываться о своей деятельности. Именно этой отчетности сельские жители панически боятся и из-за неумения вести такие расчеты, и из-за привычки обманывать государство, которое постоянно создавало для своих граждан невыносимые условия. И хотя современная отчетность сильно упрощена, страх перед бюрократией по-прежнему силен.

4.  Неудовлетворительное состояние законодательства и неблагоприятные общие экономические условия (высокие налоги, высокие цены на горючее, удобрения, незащищенность собственности и т. п.). Законодательство не всегда было нацелено на поддержку развития фермерских хозяйств. В начале 1990-х годов для фермеров было создано много привилегий: они имели доступ к дешевым кредитам на покупку техники, освобождены от налогов. Однако уже с середины 90-х эти льготы действовать перестали. Правда, в России у производителей сельскохозяйственной продукции условия все равно лучше, чем у всех остальных производителей – из-за отсутствия налога на прибыль и крайне низкой платы за землю, делающей ее практически бесплатной (и то и другое является формой весьма существенной дотации сельскому хозяйству). И тем не менее для небольших хозяйств, почти не имеющих прибыли, существующая система налогов все равно оказалась непосильной.

Но главное – нет закона, который регулировал бы финансовую помощь фермерам, нуждающимся в кредитах. Получить кредиты могут только уже стоящие на ногах, «проверенные» фермеры. Система кредитования населения в России вообще слабо развита по сравнению с западными странами, и даже с Китаем. А кредитование крупных предприятий имеет весьма негативный опыт, так как большинство колхозов и совхозов кредиты никогда не отдавало.

5.  Отсутствие техники. Те фермеры, что в начале 1990-х годов благодаря дешевым кредитам смогли приобрести тракторы, комбайны и т. п., находятся сейчас в существенно более благоприятном положении по сравнению с теми, кто решил стать фермером позже. Цены на технику так высоки, что купить ее практически невозможно. Тем не менее частные тракторы в деревнях есть, и немало. Это преимущественно та техника, которая прежде принадлежала колхозам и была впоследствии тем или иным способом приватизирована. Но ее владельцы все равно не становятся фермерами, предпочитая вести индивидуальное хозяйство и подрабатывать у соседей. Так что само по себе наличие или отсутствие техники не является основным фактором развития фермерства.

6.  Отсутствие системы сбыта продукции — ключевая проблема и для коллективных и для индивидуальных хозяйств. Пищевые предприятия с мелкими частниками, как правило, не работают, предпочитая крупные партии, – слишком хлопотно проверять качество разнородной продукции. Оптовых рынков в городах крайне мало, а развитие рэкета и общая криминализация обстановки в России заметно ограничивает возможности дальних перевозок и продаж продукции в неблизлежащих городах.

Все эти факторы, безусловно, препятствуют перерастанию индивидуальных хозяйств – даже товарных – в фермерские. Свой, никому не подотчетный участок иметь спокойнее и порой доходнее. Тем не менее сегодня в России около 260 тыс. фермерских хозяйств. Даже если отбросить половину мнимых фермеров, оставшиеся все-таки смогли преодолеть описанные сложности.

Опросы, проведенные в Новосибирской области (Калугина 2003), показали, что более 30 % сельских жителей согласились бы открыть собственное дело или заняться фермерством при наличии стартового капитала (66 %), снижения налогов (23 %), соблюдения гарантий (18 %), доступности цен на производственные ресурсы (19 %) и организации сбыта (17 %). Доля селян, которые ни при каких условиях не согласились бы открыть собственное дело, составляет примерно 40%

Более того, если представить, что значительная часть перечисленных выше препятствий исчезнет, готовы ли люди к неизбежным коммерческим рискам? Рационально ли экономическое поведение жителя сельской России, важны ли для него понятия выгоды, полезности?

Мнения социологов расходятся, и есть такие, кто считает: если человек не хочет или не может вписаться в рыночные отношения, он расценивает это как «недоступную выгоду» (Клямкин, Тимофеев 2000:21–25).

Социально-психологические барьеры

У населения в качестве мощного фактора и даже ресурса его деятельности выступает традиция. Срабатывает суженность мышления, которая ограничивает выбор. Главное – не формальное, а реальное – различие между хозяйствами населения и фермерами состоит в том, что у хозяйств населения преобладает адаптивное, приспособительно-пассивное поведение, а у настоящих фермеров – активное рыночное.

Причины того, что люди не идут в фермеры, а предпочитают вести индивидуальное хозяйство, заключаются не только в неблагоприятной экономической и прочей среде, но и в истории страны, и в ментальности ее жителей.

Есть глубинные исторические факторы, отличающие российское крестьянское хозяйство от западного. В.Г. Виноградский (1999:2000) подводит под них две теории: теорию трудового крестьянского хозяйства А.В. Чаянова и теорию моральной экономики Дж. Скотта.

Концепция трудового крестьянского хозяйства была разработана А.В. Чаяновым в начале XX века, когда на селе жило 85 % жителей России и ее сельская местность характеризовалась явной перенаселенностью. В работе «Организация крестьянского хозяйства» он вывел модель трудовой организации российской деревни, отличную от западной. Для российских крестьян, по его мнению, была важна не выработка (и заработок) каждого работника, а занятость всех членов семьи и ее общий доход. Вместе с общинными традициями это сформировало устойчивое пренебрежение к личной производительности труда и эффективности индивидуальной работы (Чаянов 1989).

«Моральная экономика» Джеймса Скотта рассматривает модель выживания, характерную для развивающихся стран в зоне рискованного земледелия (Scott 1976). В условиях России с ее повышенными природными и социально-политическими рисками главным становится каждодневный «прокорм», а не риск ради будущих негарантированных прибылей.

Опыт рыночного хозяйствования и соответствующий человеческий капитал не могли появиться и в советскую эпоху, когда российские крестьяне были обращены в наемных работников и практически лишились навыков самостоятельного хозяйствования на земле. В ходе коллективизации лучшие работники российской деревни были физически уничтожены. Долгие годы ее депопуляции и оттока наиболее активных ее жителей в города пропустили оставшееся в живых после сталинских репрессий сельское население России через своего рода механизм отрицательной селекции.

Оценки сформировавшегося типа советского и постсоветского человека, как правило, весьма неблагоприятны. Его главной чертой признается психологическое отчуждение от собственности, власти и даже от результатов своего труда (Заславская 2003:31). Ю.А. Левада называет следующие особенности постсоветского человека: ограниченность притязаний, долготерпение, приспособляемость, априорное недоверие власти, отказ от открытого отстаивания своих интересов с заменой его пассивным саботажем властных решений. Сознание нашего современника несет в себе пережитки многовекового рабства, проявляющиеся в низком самоуважении, пренебрежении к законам, вороватости, склонности работать спустя рукава и т. д. (Левада 2000). И хотя человеческий капитал не является простой суммой потенциалов или реальных возможностей отдельных личностей и формируется в результате длительного развития той или иной человеческой общности с учетом накопленных знаний, традиций и т. п., опыт реформ 1990-х годов показал, что этот фундамент современной России не очень надежен.

Социологи отмечают также суженную мотивацию деятельности постсоветского человека. Например, исследования в Белгородской области показали, что при предоставлении крестьянам возможностей расширения деятельности (включая землю, беспроцентные ссуды, возможность самореализации и т. п.) мотивировать их оказалось нечем (Хисамова 2000). Каждый второй из опрошенных сказал, что ему не нужен туалет в доме, 60 % опрошенных не хотели расширять свое хозяйство, столько же открыто заявили, что не считают воровство зазорным. Налицо пассивность, минимизация потребностей, неопределенно-мечтательные надежды, что все как-нибудь само собой улучшится. Причем чем беднее человек, тем больше уклонение от активности, и наоборот. Только 5 % были готовы к той или иной предпринимательской деятельности, но прогнозировали негативную реакцию окружающих и не решались взяться задело. З.И. Калугина отмечает, что в сельской местности еще не произошел переход от традиционного и ценностно-рационального поведения (по терминологии Макса Вебера) к целерациональному, преобладающим мотивом которого становится достижение определенных экономических целей (Калугина 2001:63).