Колокол по Хэму - Дэн Симмонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тот же абверовский шифр, которым пользовался Кохлер, — ответил я.
Хемингуэй закрепил штурвал и поднес фонарь к блокноту.
ДВА АГЕНТА ВЫСАДЯТСЯ 13/8 ШИР 21°25 ДОЛГ 76°48'30"
23-00 U516 — Проклятие, — вновь сказал он. — 13/8 — это, вероятно, 13 августа, меньше чем через неделю. U516 — это номер подлодки, которая высадит двух шпионов. Надо взглянуть на карту, но мне сдается, что точка с этими координатами находится поблизости от Бахия Манати, Пойнт Рома или Поит Иисус.
— Именно так, — негромко произнес я. — Пойнт Рома.
Я уже проверил по карте.
— Почему ты не рассказал об этом раньше? — спросил Хемингуэй.
— Не было удобного случая, — ответил я. — Мы договорились не посвящать остальных в эти дела.
— Да, — произнес Хемингуэй, пристально глядя на меня в свете звезд. — Но... черт возьми, Лукас! — Он освободил штурвал и несколько минут всматривался в океан и темную массу приближавшегося берега. — Впрочем, неважно. Пойнт Рома — отличное место для высадки двух человек. Когда-то там был маяк, но он уже пять лет бездействует. Залив мелкий, но до самого мыса глубокая вода. Сахарную мельницу «Манати» давно забросили, но ее дымовая труба отлично видна с океана, и, выбравшись на сушу, агенты могут дойти до шоссе по старой железнодорожной ветке.
Несколько минут я молча ждал, пока он раздумывал. Наконец он сказал:
— Мы не будем докладывать об этой шифровке, Лукас.
Я ничуть не удивился.
— В прошлый раз эти ублюдки из посольства и ФБР не поверили мне, — негромким, но весьма твердым голосом произнес Хемингуэй. — Теперь мы сами притащим им двух пленников и послушаем, что они скажут.
— А если пленники не захотят, чтобы их куда-то тащили? — спросил я.
Хемингуэй улыбнулся.
— Захотят, Лукас, поверь мне.
Некоторое время я смотрел в сторону земли. Сегодня волнение на море было сильнее вчерашнего, ветер дул к берегу, и мы мчались к нему, словно лошадь, которая спускается по крутому склону.
— Ну, в чем дело? — спросил Хемингуэй.
— Вы думаете, это всего лишь игра, — ответил я, не оборачиваясь.
— Конечно, игра. — Я только слышал его голос, но буквально ощущал, как он улыбается у меня за спиной. — Все хорошее, что мы встречаем в жизни, все трудности и даже невзгоды — это всего лишь игра. Да что с тобой такое, Лукас?
Я промолчал. На рассвете мы вошли в порт Кохимар.
* * *Утро выдалось серым и дождливым. Я вошел в усадьбу через главный вход и постучал в дверь спальни Хемингуэя. Он открыл мне, стоя на пороге в пижаме. Его волосы были всклокочены, глаза сонно моргали. С разворошенной кровати на меня свирепо взирала большая черная кошка — кажется, ее звали Бойсси.
— Какого дьявола... — заговорил Хемингуэй.
— Одевайтесь, — велел я. — Жду вас у ворот в машине.
Хемингуэй вышел из дома две минуты спустя. У него в руках был пробковый термос. Я решил, что это чай, и только потом уловил запах виски.
— Может быть, теперь ты объяснишь, какого дьявола... — вновь заговорил он.
— Приходил мальчик, — сказал я, на высокой скорости ведя «Линкольн» по раскисшей дорожке. Автомобиль выскочил в ворота, которые я открыл заранее, спустился по холму и помчался по шоссе в Гавану.
— Какой мальчик? — спросил Хемингуэй. — Сантьяго?
Один из...
— Нет, — сказал я. — Чернокожий, мы его не знаем. Будьте добры, помолчите минуту.
Заметив, с какой быстротой я гоню машину по залитым дождем дорогам, Хемингуэй более не открывал рта.
Через шесть миль, у конца длинного спуска, по которому Хемингуэй всегда велел своему шоферу Хуану ехать по инерции, я свернул направо на проселок. Боковые стекла сразу забрызгало водой и грязью. Дорога уперлась в скопление заброшенных хижин, стоявших у проросшего сорняком тростникового поля. Там нас ждал чернокожий юнец с мопедом.
Я остановил машину и вышел под дождь. Хемингуэй хлебнул из термоса, положил его на переднее сиденье и выбрался из салона.
За канавой виднелся второй мопед. Его наспех замаскировали срезанными ветвями, но переднее колесо влажно поблескивало в тусклом свете. Спрятать тело даже не пытались.
Сантьяго бросили в грязную канаву головой вниз. Под дождем его костлявые ноги казались белыми, к правому колену прилипли травинки, на левой ступне не было сандалии. Подошва была морщинистая, словно подушечка пальца после долгого купания. Я с трудом подавил нелепое желание надеть ему на ногу сброшенную сандалию.
Он лежал головой вниз в скрюченной позе, и тем не менее его глаза были покойно прикрыты, лицо запрокинуто, он чуть заметно улыбался, словно наслаждаясь каплями, текущими по его лицу. Руки Сантьяго были раскинуты ладонями вверх, как будто он пытался поймать эти капли. Его горло было разрезано от уха до уха.
Из груди Хемингуэя вырвался неясный звук. Он отступил на шаг от канавы.
Я кивнул чернокожему мальчику, он завел двигатель мопеда и поехал к городу, стараясь не поскользнуться на разбитой грязной дороге.
— Когда? — спросил Хемингуэй.
— Приятель Сантьяго нашел его ночью, — ответил я. — Примерно в то время, когда мы увидели портовые огни.
Хемингуэй спустился в канаву, не обращая внимания на грязь, чавкавшую под его башмаками, и опустился рядом с мальчиком на колено. Его огромная загорелая рука коснулась маленькой белой ладони Сантьяго.
— Вы и теперь считаете, что все это лишь игра? — спросил я.
Хемингуэй рывком повернул голову и взглянул на меня с неприкрытой ненавистью. Я смотрел на него с тем же чувством. Помедлив мгновение, писатель перевел взгляд налицо мальчика.
— Вы догадываетесь, что будет дальше? — спросил я.
С минуту слышались только удары капель по траве и лужам на дороге, по нашим спинам и телу мальчика.
— Да, — сказал наконец Хемингуэй.
Я молча ждал.
— Первым делом мы похороним Сантьяго, — продолжал писатель. — Потом найдем лейтенанта Мальдонадо. Потом я убью его.
— Нет, — сказал я. — Ничего подобного.
Глава 20
"КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ ДОНЕСЕНИЕ
АГЕНТА ФБР/СРС Дж. ЛУКАСА
ДИРЕКТОРУ ФБР Дж. ЭДГАРУ ГУВЕРУ
9 АВГУСТА 1942 ГОДА.
В согласии с Вашим заданием мне было поручено выявить и задокументировать «истинную суть» Эрнеста Миллера Хемингуэя, гражданина США, 43 лет. Это донесение представляет собой попытку суммировать результаты моих наблюдений до настоящего времени.
Я совершенно убежден, что Эрнест Хемингуэй не является сознательным либо невольным агентом какой-либо зарубежной страны, властной структуры либо группировки. Тем не менее он ведет жизнь глубоко законспирированного разведчика — одного из тех преданных своему делу, мнительных, упорных агентов, которые снятся в ночных кошмарах специалистам по контршпионажу. Причины, побудившие его замкнуться в раковине искусственно созданной личности, понять очень трудно.
Эрнест Хемингуэй — человек, придающий большое значение словам и мыслям. Возвеличивая в своих литературных произведениях и самой своей жизнью действие, поступок, он зачастую смешивает их с импульсом, а реальность — с созданной им самим мелодрамой. Эрнест Хемингуэй без труда обзаводится друзьями и с еще большей легкостью теряет их. Он воспринимает лидерство в обоих смыслах слова «воспринимать» и берет людей под опеку с естественностью аристократа. По отношению к знакомым он бывает как верен, так и вероломен. В его повседневной жизни великодушные поступки чередуются с периодами безжалостного жестокосердия. В течение одного дня он может проявлять сочувствие и сострадание и тут же показывает себя закоренелым эгоистом. В качестве доверенного лица он, как правило, надежен, но полностью полагаться на него нельзя. Умелый капитан яхты, наделенный инстинктами прирожденного морехода. С оружием аккуратен, но при этом в его поведении ощущается недостаток зрелости. Заботливый, но нередко чересчур беспечный отец. Как писатель... но мне трудно судить о литературных талантах Хемингуэя.
Могу также сообщить, что Эрнест Хемингуэй ценит печатное слово больше, чем все люди, с которыми мне когда-либо доводилось общаться. Он читает газеты по утрам, повести — сидя в туалете, журналы «Нью-йоркер» и «Харперз» — выпивая у своего плавательного бассейна, исторические книги — за обедом, романы — в рубке своей яхты, пока кто-нибудь другой стоит за штурвалом, иностранные газеты — выпивая во «Флоридите», письма — в промежутках между стрелковыми состязаниями, сборники рассказов — в открытом море, дожидаясь, пока на крючок попадется рыба, рукопись книги своей жены — при свете керосиновой лампы на борту яхты, стоящей на якоре у безымянного островка близ кубинского побережья во время операции по поиску подводных лодок.
У Хемингуэя обостренная чувствительность к воспоминаниям и нюансам, а также к похвале и оскорблению. Можно решить, что подобные склонности характерны скорее для университетского профессора, пленника башни из слоновой кости, но вместо этого мы видим Хемингуэя таким, каким он создает себя для нас — дикарем с волосатой грудью, охотником на крупных зверей, искателем приключений, который много пьет и похваляется своими сексуальными подвигами.