Экспансия – I - Юлиан Семенов

Криста («мне удобнее называть ее „Крис“, — подумал Пол) прибежала с маленькой, но очень вместительной сумочкой; они сложили в нее хамон, овощи, деревенский сыр и желтый скрутень масла из Кастилии — там его присаливают и в коровье молоко добавляют чуть козьего и кобыльего, чудо что за масло („наверняка ей понравится“).

Продавцы снова проводили Кристу глазами; не удержались от прищелкиваний языками; мавританское, — это в них неистребимо, да и нужно ли истреблять?!

— А вино? — спросила она. — Почему вы не купили вина?

— Потому что у меня дома стоят три бочонка с прекрасным вином, — ответил Пол. — Есть виски, джин, немецкие «рислинги» довоенного разлива, коньяк из Марселя — что душе угодно.

— Ух, какая я голодная, — сказала девушка, — наши покупки чертовски вкусно пахнут. Я могу не есть весь день, но как только чувствую запах еды, во мне просыпается Гаргантюа.

— Хамон никогда не пробовали?

— Нет. А что это?

— Это необъяснимо. Деревенский сыр любите?

— Ох, не томите, пожалуйста. Пол, давайте скорее поедем, а?..

Он привез ее к себе, на Серано; в его огромной квартире было хирургически чисто; сеньора Мария убирала у него три раза в неделю; как и все испанки, была невероятно чистоплотна; то, что Лайза делала за час, она совершала как священнодействие почти весь день: пыль протирала трижды, пылесосом не пользовалась — слишком сложный агрегат; ползала на коленях под кроватью — нет ничего надежнее влажной тряпки; обязательно мыла абсолютно чистые окна и яростно колотила одеяла и пледы, выбросив их на подоконники, хотя Роумэн никогда не укрывался ничем, кроме простыни.

— У вас здесь, как в храме, — сказала Криста. — Кто следит за чистотой в вашем доме?

— Подруга, — ответил он, поставив чемодан девушки в прихожей на маленький столик возле зеркала, набрал номер Харриса и сказал, что встреча переносится на завтра, возникло срочное дело, пожалуйста, простите. Боб.

— А как относится к вашей служанке жена? — спросила Кристина.

— Они терпят друг друга.

— Вы говорите неправду. И если вы хотите, чтобы я у вас осталась, отнесите мой чемодан в ту комнату, где я буду спать.

— Выбирайте сами, — сказал он, — я ж не знаю, какая комната вам понравится.

Он показал ей большой холл с низким диваном возле стеклянной двери на громадный балкон, где был маленький бассейн и солярий, свой кабинет, столовую и спальню.

— Где нравится?

— Можно в холле?

— Конечно.

— Идеально бы, конечно, устроиться на вашем прекрасном балконе. Сказочная квартира… Вы, наверное, очень богатый, да?

— Еще какой… Что касается балкона, то не надо дразнить испанцев, они в ночи зорки, как кошки.

— Слишком что-то вы их любите.

— Они того заслуживают.

— А как зовут вашу подругу, которая здесь убирает?

— Мария.

— Сколько ей лет?

— Двадцать пять, — ответил он и позвонил в ИТТ.

— Сеньор Брунн в архиве, там нет аппарата, можем пригласить сюда, но придется подождать.

— Нет, спасибо, — ответил Роумэн. — Передайте, что звонил Пол, я свяжусь с ним вечером.

Кристина еще раз оглядела его квартиру, понюхала, чем пахнет на кухне, и спросила:

— Мария — хорошенькая?

— Да.

— Зачем же вы привезли меня сюда?

— Жаль стало…

— Знаете, вызовите-ка такси.

— Сейчас. Только сначала сделайте мне мясо.

— Что-то мне расхотелось делать вам мясо.

— Вы что, ревнуете?

Криста посмотрела на него с усмешкой.

— Как это вы делаете? — она повторила его жест, согнувшись пополам. — Так? Это значит вам смешно, да? Ну вот и мне так же смешно. Погодите, а не берете ли вы реванш за моего друга?

Он положил ей руки на плечи, притянул к себе, поцеловал в лоб и ответил:

— А ты как думаешь?

Она обняла его за шею, заглянула в глаза и тихо сказала:

— Пожалуй, на балконе мне будет очень холодно.

— И я так думаю.

…В «Лас Брухас» они приехали в двенадцать; Криста дважды повторила:

— Уверяю тебя, там уже все кончилось…

— Кто живет в Мадриде полтора года? Ты или я?

— Я бы лучше подольше с тобой побыла. Мне никуда не хочется ехать.

— А я хочу тобой похвастаться.

— Это приятно?

— Очень.

— Но я ведь уродина.

— Не кокетничай.

— Я говорю правду. Я-то про себя все знаю… Просто тебе одному скучно, вот ты и придумал меня… Я знаю, у меня так бывало.

— Как у тебя бывало? Так, как со мной?

— Тебе надо врать?

— Ты же математик… Калькулируй.

— Тебе надо врать. Тебе надо говорить, что мне так хорошо никогда не было… Вообще-то, если говорить о том, как мы познакомились, и про рынок, и как ты меня сюда привез — не было…

— А потом?

— Это не так для меня важно… Это для вас очень важно, потому что вы все рыцари, турниры любите, кто кого победит… Не сердись… Я как-то ничего еще не поняла. Просто мне очень надежно рядом с тобою. Если тебе этого достаточно, я готова на какое-то время заменить Марию и помыть за нее стекла.

— Сколько времени ты намерена мыть здесь стекла?

— Неделю. Потом поеду в Севилью, нельзя же не съездить в Севилью, если была в Испании, потом вернусь на пару дней, а после улечу к себе.

— Мне очень больно, когда ты так говоришь.

— Не обманывай себя.

— Я так часто обманываю других, что себе обычно говорю правду.

— Ты же это не себе говорил, а мне… В эти самые «Брухас» надо одеваться в вечернее платье?

— Не обязательно.

— А у меня его вообще-то нет.

— Что хочешь, то и надевай.

— У меня с собою только три платья. Показать? Скажешь, в каком я должна пойти.

— Я ничего в этом не понимаю. В чем тебе удобно, в том и пойдем.

— Что-то мне захотелось выпить еще один глоток джина.

— Налить соды?

— Каплю.

Он капнул ей ровно одну каплю, улыбнулся:

— Еще? Я привык выполнять указания. Я аккуратист.

— Еще сорок девять капель, пожалуйста.

— Я ведь буду капать. Может, плеснуть?

— Ну уж ладно, плесни.

Он протянул ей высокий стакан, она выпила, зажмурившись, причмокнула языком и вздохнула:

— Очень вкусно. Спасибо. Сейчас я буду готова.

Через полчаса они приехали в маленький кабачок, где выступали самые лучшие фламенко Испании; в тот вечер пела Карменсита и ее новый приятель, Хосе; женщине было за сорок, в последние годы она чуть располнела, но никто в Мадриде не умел так отбивать чечетку, как она, никто не мог так работать плечами, обмахиваться веером и играть с черно-красной шалью; когда пот посеребрил ее лицо, на смену вышел Хосе; танцевал сосредоточенно, истово, до тех пор, пока его рубаха тончайшего шелка не сделалась темной от пота; в зале громко и разноголосо закричали «оле!», и это показалось Кристе странным, потому что мужчины были в строгих костюмах, настоящие гранды, а женщины в вечерних нарядах, только она была в легоньком платьице, которое делало ее похожей на девушку из университета; третий курс, не старше.

— Нравится? — тихо спросил Пол, склонившись к ней; привычного для женщин запаха духов не было, кожа пахла естеством, совершенно особый запах чистоты и свежести.

— Очень, — так же шепотом ответила Криста, — только они не поют и не танцуют, а работают.

— Это плохо?

— Странно.

— Здесь не любят работать, — улыбнулся Пол, — жарко, да и земля благодатная, брось косточку — персик вырастет. Зато здесь очень любят, когда показывают труд в песне и танце.

— Как у негров.

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю. Просто мне так кажется. Я видела ваш джаз… Там были негры… Они тоже работали, очень потели, бедненькие…

— Не будь такой суровой… Неужели тебе нравится, когда танцор холоден?

— Не знаю. Вообще-то танец должен быть отделен от тела… Ведь тело лишь способ выразить замысел балетмейстера…

— Слушай, я всегда боялся красивых и умных женщин… Ты слишком умная.

— А почему ты их боялся?

— Влюблялся.

— Чего же бояться? Это приятно — влюбленность.

— Ты молодая. Ты себе можешь это позволить. А у меня каждая влюбленность — последняя.

— Сколько тебе?

— В этом году будет сорок.

— Это не возраст для мужчины.

— А что для мужчины возраст?

— Ну, я не знаю… Лет шестьдесят…

— Значит, ты даешь мне двадцать лет форы?

— Тебе? Больше.

— Почему?

— Ты недолюбил…

Пол приблизил ее к себе, поцеловал в висок и в это время ощутил у себя на плече чью-то руку. Он обернулся: над ним навис огромный, крепко пьяный Франц Ауссем из швейцарского посольства:

— Советник, — сказал он, — почему вы не были у нас на приеме? И отчего не знакомите меня с самой красивой женщиной «Лас Брухас»?

— Самую красивую женщину зовут Кристина. Это Ауссем, секретарь швейцарского посольства, Криста.

Ауссем поцеловал ее руку:

— Могу я к вам сесть?

— Нет, — Роумэн покачал головой. — Не надо, Франц.

— Я не стану вам мешать. Мне просто приятно побыть возле такой прекрасной дамы.