Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером - Александр Бородыня

В заметке говорилось, что 21 августа 1913 года в шесть часов сорок минут у себя дома скончался доктор исторических наук Мясов В. С., что обстоятельства его смерти не ясны. Мясов не был болен, а умер в считанные минуты. На горле профессора был обнаружен красный тонкий рубец, какой может оставить струна или шелковый шнур-удавка.

Свидетели утверждают, что во время обеда Мясов неожиданно захрипел, будто был отравлен столовым вином, и упал лицом на скатерть. Было произведено вскрытие. Яда в организме, однако, не нашли. Также врач не нашел и инфаркта. У Мясова оказалось на редкость здоровое сердце. Никак иначе, нежели новой неведомой болезнью, объяснить смерть профессора Мясова B. C. нельзя.

При более глубоком изучении архивных материалов мысль о болезни подтвердилась. Автор статьи, фамилия которого была заключена в траурную рамку, со всей ответственностью утверждал, что в Россию в 1913 году была завезена эпидемия. Внешние признаки заболевания выглядели так: пять дней инкубационного периода, потом медленно проступающий на шее красный рубец, и — мгновенная смерть. Этот красный рубец, этот след неизвестной болезни, появившейся в 1913 году, прослеживался до нашего времени.

«Есть показания очевидцев, — писал автор, — есть фотоматериалы. Но поиски в данном направлении затруднены. Работая а архиве, я установил, что часть материалов безжалостно уничтожена: вырваны страницы, перечеркнуты имена. Но еще больший интерес представляет как бы „невидимая рука“, следящая за нераспространением информации».

Если информация об эпидемии попадала в газету, уничтожался весь тираж, если проходила по радио, тут же следовало опровержение, а слухи об эпидемии загадочным образом сходили на нет. Эпидемия распространялась по стране со скоростью лесного пожара, а информации ни у населения, ни в медицинских кругах не было.

«Что же за болезнь подарил нам доктор Мясов?» — спрашивал автор статьи.

«Провинциальные ведомости» от четырнадцатого сентября 1913 года сообщали, что за день до смерти профессор Мясов вернулся из археологической экспедиции. «Он был в Египте, где довольно глубоко проник в одну из пирамид, в какую именно, не установлено. Известно лишь то, что уехал из Египта он шестнадцатого августа, а двадцатого был уже дома. Он умер, но успел посеять болезнь. Не остается никаких сомнений: губительный вирус проник в тело профессора еще в Долине мертвых внутри гробницы.

Не исключено также, что вирус этот гнездится в нас постоянно, мы просто еще не нашли его, не узнали, не вытащили под электронный микроскоп. Вирус этот спит. Вполне допустимо, что под воздействием чего-то или кого-то там, в недрах пирамиды, профессор Мясов разбудил в себе вирус и заболел.

Наша работа в архиве дала основание предположить, что это заболевание делает человека всезнающим и всемогущим, оно дает возможность глубокого проникновения в суть вещей, в суть самого космоса, в суть самого себя, но, увы, слабый человек не выдерживает подобного напряжения и на пятые сутки после заражения умирает. Спасти себе жизнь можно одним единственным путем: сбросить бесконечно выросшее напряжение биополя на других, разбудить в пятерых людях вирус смертельной гениальности, то есть заразить их. Мясов умер, но, по всей вероятности, успел выпустить джинна из бутылки. Нетрудно представить себе цепную реакцию, если один заражает пятерых, а эти пятеро каждый еще пятерых в течение каких-то пяти дней…

Может быть, приписывая развитие войн и революций этого века также, как чудовищные репрессии, концлагеря и массовое истребление людей каким-то политическим играм, каким-то историческим процессам и человеческой жестокости, мы глубоко ошибаемся? Материалы нашего исследования дают повод полагать, что все репрессии, концлагеря и войны, все двести миллионов человек, погибших в России, — есть явление совершенно иного рода. На основе наших данных мы готовы утверждать, что происшедшее в двадцатом веке в России — это эпидемия.

Сегодня принято говорить о том, что цифры жертв преувеличены, сфальсифицированы, мол, подлинные исторические реалии не столь уж и кровавы. Теперь можно смело утверждать обратное: число жертв как раз подлинно, сфальсифицированы реалии. Они сфальсифицированы теми, кто перенес болезнь и выжил, и сохранил память.

Здесь не имеет никакого значения, кто ты — простой рабочий, генеральный секретарь или служащий НКВД, если ты уже виновен в убийстве, ты пытаешься это скрыть. И нетрудно скрыть истинные события, если этого желают все. Вполне ясно и происхождение „железного занавеса“, закрывшего Советский Союз от мира. Сталин пытался избежать заражения остальных наций. Не раскрывая подлинный смысл происходящего, он выдал величайшее дело своей жизни за величайшее зло.

На сегодняшний день это всего лишь версия, но версия, уже подтвержденная фактами и анализом.

Возникает вопрос: почему же мы все не вымерли? Если доктор Мясов разбудил вирус в 1913 году, то к нашему времени население, бережно укрытое „железным занавесом“, должно было просто истребить само себя. Ответов здесь может быть несколько. Возможно, изменился за эти годы штамм вируса, может быть, эпидемия шла по очаговой схеме, оставив несколько здоровых участков, а эти участки в свою очередь восстановили численность населения. Многое здесь еще предстоит изучить и понять.

Если принять нашу версию за основу, то вся история Советского Союза должна быть переписана. Хотя очень маловероятно, что кто-то решится на огласку данных фактов, это так же маловероятно, как и то, что найдутся желающие добровольно испытать на себе вирус гениальности»…

Услышав шумное, частое дыхание, Лиля испуганно посмотрела в полутьму. После долгого чтения болели глаза.

— Вы обратили внимание, что это сегодняшняя утренняя газета? — сказал полковник. — Представляете, что теперь произойдет? Будет настоящий взрыв! Ничего не останется. Все сметет!

— Это «утка»? — спросила неуверенным голосом Лиля.

Полковник опять стоял посередине комнаты, только теперь лицо его влажно блестело.

— Вы лучше меня знаете, что это, — сказал он и, развернувшись, шагнул к двери.

Лиля инстинктивно подалась за ним, зачем-то ухватила за плечи. Под руками ее оказались холодные металлические звездочки погон, и она ощутила неловкость.

— Не нужно, — сказал полковник, не поворачиваясь. — Я не пущу себе пулю в лоб, по крайней мере в вашей квартире.

Все так же не поворачиваясь и не прощаясь, он открыл замок и вышел на лестницу. Было слышно, как он медленно сошел по ступенькам, на этот раз не воспользовавшись лифтом, и Лиля подумала, что почему-то лифтом пользуются в последнее время только нормальные люди, калеки и мертвецы спускаются исключительно по ступенькам.

Все-таки полковник успел поставить чайник, и он как раз закипел. Присев на табуретку, довольно долго, ни о чем не думая, она пила горячий крепкий чай. Лиля откусывала сахар и долго перекатывала острый сладкий кусочек во рту, перекатывала до тех пор, пока он не растаял. Чашка стояла на том самом месте, где еще недавно лежала голова мертвеца.

Громко за стеной хлопнула дверь чьей-то квартиры. Лиля выронила из рук кусочек сахара. Ей показалось, что несчастный полковник все-таки застрелился где-то рядом, не дотерпел до дома.

«Значит, все это правда. Все, что рассказал старик, — правда. Значит, не было никаких тотальных репрессий, а были миллионы и миллионы частных убийств, каждое из которых вполне можно оправдать болезнью. Нет злодеев, истреблявших нашу страну, а напротив — наша страна населена только злодеями. Злодеями, забывшими о своем преступлении, злодеями, помнящими свое преступление. Злодеями и их детьми, — Лиля попробовала успокоиться. Она хотела сосредоточиться, и вдруг припомнила главное. — Что он сказал? — подумала она. — Он сказал, что тот солдат ездил накануне в больницу, сопровождал раненных во время учебных стрельб. Это значит, Славик заразился в больнице… Старика увезли в больницу…»

Смятая газета валялась в комнате на полу. Лиля уронила ее, кинувшись за полковником. Теперь она наступила на газету ногой, надавила и растерла шуршащий лист желтой босоножкой. В телефонной трубке не было никаких щелчков. Соединило сразу, и сразу на том конце ответили.

— Больница? — спросила Лиля. — Пожалуйста, к вам должен был поступить в течение последних нескольких часов старичок. Фамилии его я не знаю, зовут Давид, инициалы Д.Д. — Она припомнила. — Давид Денисович, кажется, диагноз — предположительно острая сердечная недостаточность. Я хочу узнать, в каком он состоянии.

Стараясь успокоиться, Лиля снова переоделась. После звонка в больницу ее охватило что-то похожее на лихорадочный азарт, а белое платье показалось почему-то кощунством. Этот наряд послужил лишь для приема свихнувшегося полковника.