Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II - Рудольф Георгиевич Бармин

поездок которого не было никакого прока (Россия антибольшевистская… С. 164–165). По словам фронтовиков: «Нас гонит не Красная Армия, а профессиональная безграмотность начштаверха Лебедева, его задор и самомнение, неумение организовать настоящую армию, поставить на ответственные посты опытных и знающих исполнителей, нас убивает честолюбие амбициозных профанов» (указ. соч., с. 212–213). Подобные претензии необходимо было предъявить главному профану — Колчаку, взявшемуся не за свое дело. Не без его воли армию постоянно лихорадило от перегруппировок, штабных перестроек, упразднения одних, создания других с раздутыми штатами и т. п. (указ. соч., с. 224–225). Участники колчаковской эпопеи, близко стоявшие к верхам его администрации и к нему самому, с горечью вспоминают: «Сколько чучел, болванов и нечистоплотных субъектов сидело и сидит на высоких и очень высоких постах» (указ. соч., с. 177) и продолжают: «Любовь к дутым и ложным донесениям — врут и фабрикуют донесения почти все — спрос на победы, успехи, трофеи вверху огромный — и начальство об этом знает» (указ. соч., с. 205).

Под стать Колчаку был и премьер его правительства П. В. Вологодский, человек безвольный и мало пригодный к решению грандиозных задач, свалившихся на него и его правительство в столь ответственное время для судеб России. Само же правительство было синклитом случайных людей, не соответствовавших своему положению. Отсюда стратегические просчеты в области внутренней, военной и внешней политики, в решении аграрного и национального вопросов (указ. соч., с. 5–6). Сверху идет нравственная распущенность, лень, халатность, казнокрадство, снабжение отвратительно, кормят плохо, дисциплина в войсках падает (указ. соч., с. 157). Тыл в хаосе, фронт кашеобразен, и в середине июля 1919 года войска произвольно начинают отходить на восток, обирая население (указ. соч., с. 166).

В середине 1919 года Маннергейм шлет Колчаку телеграмму: «Иду 100 000 войском на Петроград — взамен независимость Финляндии». Политический профан Колчак ответил отказом (указ. соч., с. 237), еще и бахвалился этим отказом (указ. соч., с. 248). А согласись он с предложением Маннергейма, и большевикам пришлось бы затратить немало усилий для спасения «колыбели революции» в условиях, когда с юга на Москву напирает Деникин, а с запада к Петрограду подступает Юденич. Но Колчак, политический недоросль, и этот шанс упустил. Он был категорический противник национальных автономий — и терял союзников по антибольшевистской борьбе. Так он потерял антибольшевистскую Башкирию, которая ушла в большевистский лагерь (Нарский… С. 41). Мог ли такой полководец одержать верх в противоборстве с более идеологически и организационно опытным и беспощадным противником? Безусловно, нет.

Трагический финал Колчака известен. Своим предательским переворотом пробивший громадную брешь в Восточном антибольшевистском фронте, он сам был предан союзниками чехами, французами и американцами, сдавшими его большевикам. 7 февраля 1920 года он был расстрелян.

История колчаковской эпопеи будет неполной, если не упомянуть о ее самой яркой странице, да и не только ее, но и всей Гражданской бойни, вписанной рабочими и крестьянами Удмуртии, восставшими против большевистского произвола рабочими Ижевска и Воткинска, к которым присоединились десятки тысяч крестьян окрестных деревень, испытавших на себе продразверсточное нашествие красных гуннов, обобравших их до нитки.

В годы большевистского засилья об этом восстании не распространялись, а если и упоминали, то только как о «кулацко-эсеровском». Как же! Гегемон пролетарской революции восстал против пролетарской революции! Восставшие рабочие и крестьяне на территории в 35 000 квадратных верст три месяца успешно громили посылавшиеся для их подавления красные отряды, проявляя чудеса героизма и воинской смекалки. Но силы были слишком неравны, и восставшие, спасаясь от кровавого возмездия, забрав свои семьи, в организованном порядке отступили, влившись в ряды армии Колчака, в которой до конца Гражданской войны были наиболее организованной, боеспособной и дисциплинированной силой, объединявшей до 25 000 бойцов и 15 000 членов их семей.

Сполна хлебнув большевистского горя, они стали наиболее идейно выдержанными борцами с гробовщиками России. Ни сибирская стужа, ни голод тяжелейшего зимнего перехода 1919–1920 годов не сломили их духа, они не запятнали себя ни трусостью, ни изменой, пройдя крестный путь Белой армии до Приморья, откуда с ее остатками в ноябре 1922 года ушли в Китай, рассеявшись потом компактными группами в просторах Тихоокеанского бассейна. Из 30 000 армии ижевско-воткинских повстанцев осталось 1612 воинских чинов, 130 женщин и 111 детей. И вся эта история замечательных людей изложена в книге: Ефимов А. Г. Ижевцы и воткинцы. Борьба с большевиками 1918–1920. М.: Айрис-пресс, 2008.

И чтобы закончить вопрос с Колчаком, необходимо остановиться на политических жертвах колчаковского режима, которые якобы в десятки раз превосходили жертвы большевистского режима. Так, П. А. Голуб констатирует, что, по данным штаба Сибирской армии (советской. — Б.), примерно в 50 колчаковских концлагерях на конец 1924 года находилось 914 178 человек — австро-германских военнопленных и арестованных сторонников советской власти, которые содержались вместе. А в целом за период колчаковской диктатуры в концлагерях и тюрьмах томился примерно один миллион человек. По статистике ВЧК, в Советской России в конце 1918 года содержалось в заключении 42 000 контриков, шпионов, бандитов, спекулянтов, то есть в 24 раза меньше, чем у Колчака. Утверждение Голуба о том, что репрессированных большевиками в 1918 году было в 24 раза меньше, чем у Колчака, свидетельствует о незнании им истории Гражданской бойни или сознательном умолчании фактов ее, неприятных для коммунистической газеты. А правда состоит в том, что только на основании циркуляра за подписью Ленина и Свердлова («Литературная газета». 29.03.1989) о расказачивании казаков Дона в начале 1919 года был уничтожен миллион казаков — мужчин, женщин, детей («Наш современник». № 12. 1988. С. 189). Вот масштабы большевистского террора, господин Голуб, а не жалкие там колчаковские тридцать тысяч! И уж если зашел разговор о сопоставимости красного и белого террора, то приведу некоторые данные о жертвах последнего. В июле 1918 года в 22 губерниях России белые расстреляли 824 человека, в июле — 4141, в августе — 339, в сентябре — свыше 6000 (Широнин B. Под колпаком контрразведки. Тайная подоплека перестройки. М.: Палея, 1996. С. 32). Даже эти жуткие величины блекнут на фоне казачьего миллиона, а ведь были еще миллионы…

Из приводимой Голубом таблицы можно сделать вывод, что военнопленных в концлагерях находилось 105 тысяч человек, остальные 900 000 сторонники советской власти. Голуб также повествует, что за время колчаковской диктатуры в местах заключения скончалось по разным причинам 30 000 человек («Советская Россия». 29.10.2005), или 3 % от одного миллиона. В сталинских лагерях смертность доходила до 60 % (Арендт… C. 575). На Соловках в двадцатые годы смертность доходила за сезон до 50 %, со слов пережившего соловецкий