Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская

мальвы, потому что ему очень нравилось, как назывался этот цветок. И свою черноглазую Марию, с которой он обручился, он любил называть Мальвой. Где теперь его девушка, в Ахтырке или, может, как и Уля, на фронтовых дорогах? Как истосковалось сердце пленного солдата по голосу любимой девушки, по тем тропкам, где она ходит за водой, по тому небу, на которое она смотрит. Кто сможет это понять?

— Очень, очень принимаю я к сердцу твою печаль, Ларион, потому что и сам того отведал, — говорю ему. — Еще когда лютая зима захватила наши фронты в Карпатах в пятнадцатом году, узнал я плен и барачную жизнь. Знаю я, как болит сердце по родной земле.

— А моя неволя тоже началась с зимы и с Карпат, — отвечает Ларион. — Только на год позднее. И хоть в Венгрии словно бы такие же долины, как и на Украине, и речки с камышами и любят здесь тополя и настурцию, как и у нас, да чужбиной от всего этого веет. Может, теперь по-другому все почувствую, как стану бойцом венгерской революции. А до этого злой была для меня эта земля. Жду я и не дождусь, когда смогу напиться воды из родного колодца.

— Сперва напьешься еще воды из наших карпатских родников. Хочу, Ларион, чтобы запомнил ты наши Карпаты не только по студеным снегам, с которых началась твоя пленная жизнь, но и по нашим родниковым водам и замечательным обычаям и песням, которые мне еще мамка пела. А теперь споет и тебе моя земля. Скоро, скоро отправимся втроем на ту землю, что меня породила.

Еще не решаюсь доверить Лариону, что моей мечтой было и остается — привезти Улю в наши горы и чтобы она сказала: «Иду, Юрчик, куда ведешь, потому что не могу жить без тебя. И твоя земля мне родной будет». Стараюсь, чтобы Ларион и не догадывался, что в моем сердце делается. Я словно девушка, которая боится показать перед людьми свою любовь. Знаю, знаю, отчего так на сердце, — не уверенно еще, хочет ли она меня видеть, или, может, другой какой парень ждет ее где-нибудь не дождется. А может, такой уже давно есть в самой Ахтырке — и надеюсь: а вдруг Ларион мне об этом расскажет? Но сам боюсь начинать этот разговор, чтоб не зашевелилась в нем догадка, о чем я так изболелся.

Такие-то вещи бывают с влюбленным сердцем.

И жду, жду уже, когда поедем из Будапешта в наши края. В поезде мы больше сможем быть наедине. Сейчас нам на себя времени не хватает, все на учебу ходим да на митинги. Но радость все равно со мной — Ларион нашелся!

Но, как говорится, новых друзей принимай, а старых не забывай. И прежде чем пуститься в ту дорогу, что ждала нас, должны мы были попрощаться с Каролем, которого направляли по такому же делу, как и нас, но в его родные места — на Балатон. Каждого земля родная звала, чтобы услышать слово про новую народную державу, что звала своих сынов стать в ряды Красной Армии.

В тот день, когда мы провожали Кароля, газета «Пешти гирлап» напечатала приветствие Горького венгерскому народу. Мы с Яношем еще не знали, что Горький великий русский писатель. И откуда нам было о том знать, если мы были неграмотными людьми. Хоть и мог я говорить на многих языках, заработки меня тому научили, но а школу в детстве не ходил. Кому было о том позаботиться? А потом пошли войны, кое-что другое держали мы в руках — не перья и не книги. Кароль начал было нас поворачивать к книжке, научил меня и Яноша немножко понимать венгерские буквы, и мы разобрали, что писала та газета.

Да не могли еще по-настоящему уразуметь, какой выдающийся человек приветствует венгерскую революцию. Кароль, прибежавший прощаться с нами, донес это все до нашего сердца.

— Горький — это первый человек после Ленина. Как он хорошо сказал: рассвет новой жизни наступил для вас, скоро весь мир последует вашему примеру. Разве такие слова забудешь?

Как видите, я их помню до сих пор. «Рассвет новой жизни». И о том же говорила каждая набухающая почка на дереве и пела каждая птица, что возвращалась с юга, тем же блестели тысячи глаз на улицах и звенели наши сердца.

А еще нас с Яношем ждет родная земля. И мы едем к ней вместе с весной. Мы — воины того великого рассвета, который приветствовал Ленин, а за ним и Горький. И Ларион переполнен нашей радостью.

Понесем, понесем тебя в народ, звезда наша!

Кароль на вокзале нам от всего сердца руки жмет, а мы ему. Грустно нам расставаться, но и радостно: ради нее, нашей звезды, терпим разлуку.

Кароль смотрит на нас сияющими глазами и говорит:

— Верю, хлопцы, знаю, что до конца будете стоять за справедливое дело, убедился я, что вы из тех людей, которым без правды и честь не нужна. Дни революции нас сдружили, они нас и разлучают. Придется, наверно, принять еще не один бой, кто знает, где мы встретимся. Хоть революция и победила, да притаившаяся контра только и ждет минуты, чтобы высунуть свое жало. И там, в Русской Крайне[23], куда вы поедете, она шипит, и здесь. В каждом уголке нашей Венгрии. Смотрите во все глаза, хватайте ее клещами за самое живое и давите.

Он стоял уже на ступеньках вагона, когда говорил эти слова нам. Таким мы и запомнили его — с красной звездой на фуражке, которую он привез с востока, как и я. Глаза его были наполнены солнечным светом.

— Мы тут создадим свою Красную Армию. А ей навстречу придет та, что создана уже по ленинскому декрету, что завоевывает право, честь, жизнь для своего государства. Когда они объединятся, никакой контрреволюции не устоять. Это будет такая сила, перед которой задрожит буржуазия всего мира. Хлопцы мои верные, прощаемся с вами до новых встреч, прощаемся на заре весны, на заре жизни нашего государства.

И мы поехали туда, где были так нужны.

VII

Едем, едем на свою землю.

Дорога из Будапешта на Карпаты не легка. Едут люди в поезде, кто как смог примоститься: кто в тамбуре, а кто и на крыше. В точности так, как это было в России. И, наверно, везде так, где идут войны, где идет борьба. Но нам еще повезло. В этой тесноте вагонной мы заполучили место возле окна, где можем видеть мир и раздумывать над ним.