Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Иди, Пункай, – сказал доктор Дарувалла, но тем не менее не оставил бесполезного мальчика без чаевых.
Затем он подумал о том, что же именно читает его жена – Троллопа или, в очередной раз, Солтера.
Учитывая, сколько всего Фаррух поглотил за обедом, ему еще повезло, что он был в состоянии соснуть. Усердная работа его пищеварительной системы сделала здоровый сон невозможным, но и при всем этом ворчании и урчании в животе – включая внезапную отрыжку или приступ икоты – доктор урывками дремал, и ему что-то снилось, и он вдруг просыпался с мыслью, что его дочери утонули, или у них солнечный удар, или на них напали насильники. Потом он снова выпадал из реальности.
Во время этих пробуждений и погружений в сон перед мысленным взором Фарруха возникали и исчезали воображаемые детали полной смены пола Рахула Рая, проплывая в сознании, словно запахи самогонного фени. Эта экзотическая аберрация сталкивалась с довольно простыми постулатами Фарруха – с верой в чистоту его дочерей и верностью жене. Разве что чуть менее простым было для доктора Даруваллы представление о Джоне Д., созданное его естественным желанием возвысить молодого человека над постыдными обстоятельствами его рождения и сиротства. И если бы я только мог сыграть какую-то роль в этом, грезил доктор Дарувалла, я мог бы однажды стать таким же творцом, как мистер Джеймс Солтер.
Но то, что читалось при первом взгляде на Джона Д., носило мимолетный и поверхностный характер; он был притягательно красив и настолько неколебимо самоуверен, что его невозмутимость как бы скрывала отсутствие каких-то других качеств. Увы, доктор полагал, что Джону Д. чего-то не хватает. В этом, считал Фаррух, он чересчур опирался на мнение своего брата и его супруги, ибо и Джамшед, и Джозефина были хронически обеспокоены тем, что у мальчика нет никакого будущего. Он равнодушен к своей учебе, говорили они. Может, это ранние признаки принадлежности к актерскому клану?
А почему бы и нет? Джон Д. может быть кинозвездой! – решил доктор Дарувалла, забывая, что это наблюдение принадлежит его жене. Доктору вдруг показалось, что Джону Д. суждено стать кинозвездой, иначе он будет никем. Так Фаррух впервые осознал, что предчувствие безысходности может спровоцировать прилив творческого вдохновения. И должно быть, этот прилив в сочетании с более научно обоснованным приливом пищеварительных соков возбудил воображение доктора.
Далее доктор Дарувалла так и не признал, что причиной его тревожного пробуждения от этих видений была отрыжка; он поворочался в своем гамаке, дабы убедиться, что ни природа, ни человек не посягнули на сохранность его дочерей, а затем заснул с открытым ртом, растопырив пальцы одной руки, опустившейся на песок.
День прошел без сновидений. Пляж начал остывать. Поднялся легкий бриз; он чуть покачивал гамак, в котором, переваривая пищу, лежал доктор Дарувалла. Во рту у доктора оставался какой-то кисловатый привкус – доктор грешил на виндалу из рыбы или пиво, – и он чувствовал, что его пучит. Фаррух приоткрыл глаза, чтобы определить, нет ли кого рядом с его гамаком – иначе было бы невежливо выпускать газы, – и увидел этого надоедливого, бесполезного мальчишку-слугу.
– Она вернулась, – доложил Пункай.
– Иди, Пункай, – сказал доктор Дарувалла.
– Она вас искать – та хиппи с плохой ногой, – добавил мальчик. Он произнес «хийпий», так что доктор Дарувалла, в своей пищеварительной дреме, все еще ничего не понимал.
– Иди, Пункай! – повторил доктор, а затем увидел молодую женщину, которая, прихрамывая, направлялась к нему.
– Это он? Это врач? – спросила она Пункая.
– Вы там ждать! Я спрашиваю доктор первый! – сказал ей мальчик.
На первый взгляд ей могло быть от восемнадцати до двадцати пяти, и она была ширококостной, плечистой, с крупной грудью и тяжелыми бедрами. У нее также были толстые лодыжки и, судя по всему, очень сильные руки – схватив мальчика спереди за ворот рубашки, она оторвала его от земли и бросила навзничь на песок.
– Слинял отсюда, – сказала она ему.
Пункай поднялся и побежал к отелю. Фаррух неуверенно свесил ноги из гамака и посмотрел на нее. Встав, он удивился, насколько на исходе дня бриз охладил песок; его также удивило, что молодая женщина была намного выше его. Он быстро наклонился, чтобы надеть свои сандалии, и тогда увидел, что она босиком и что одна нога у нее почти вдвое толще другой. Пока доктор еще оставался на одном колене, молодая женщина приподняла свою распухшую ногу и показала ему грязную, воспаленную подошву.
– Я наступила на какое-то стекло, – медленно сказала она. – Я думала, что вытащила осколки, но, видимо, нет.
Он тронул ее ногу и почувствовал, что девушка для равновесия всей своей тяжестью оперлась на его плечо. На подошве было несколько небольших закрытых глубоких порезов, красных и воспаленных, а на своде стопы пламенел нарыв размером с яйцо; в центре его, в дюйм длиной, была глубокая кровоточащая рана, покрытая коростой.
Доктор Дарувалла глянул снизу в лицо молодой женщины, но она не смотрела на него; ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, Фаррух же был в некотором потрясении не только от ее мощного стана, но также и от ее выдержки. Она была крупной женщиной с мускулатурой крестьянки; ее грязные небритые ноги были покрыты золотистыми волосками, отрезные синие джинсы были слегка порваны между ног, и через дырку возмутительно торчал клок золотистых лобковых волос. Она была в черной, без рукавов футболке с серебряным черепом и скрещенными костями, и ее низко посаженные груди свободно нависали над Фаррухом как некое предупреждение. Когда он встал и посмотрел ей в лицо, ему показалось, что ей не больше восемнадцати: полные, круглые, веснушчатые щеки, а обожженные солнцем губы покрыты волдырями. У нее был маленький детский нос, тоже обгоревший, почти белые волосы, спутанные и потускневшие от масел, которыми она пользовалась, пытаясь защитить лицо.
Ее глаза поразили доктора Даруваллу, и не только своим бледным льдисто-голубым цветом, а тем, что они напоминали ему глаза какого-то животного, которое еще не совсем проснулось – еще не на стреме. Но едва она заметила, что он смотрит на нее, зрачки ее сузились, как у животного, и впились в него. Теперь она была настороже; все ее инстинкты внезапно ожили. Доктор не выдержал остроты ее взгляда и отвернулся.
– Я думаю, что мне нужны какие-то антибиотики, – сказала молодая женщина.
– Да, у вас есть инфекция, – согласился доктор Дарувалла. – Я должен вскрыть нарыв. Там что-то есть,
