Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эту мысль Юрий Витальевич повторяет на разные лады сорок страниц, обращаясь за ее подтверждением к текстам русских классиков – даже не хрестоматийным, а прямо-таки навязшим в зубах: «Умом Россию не понять…»; «Если крикнет рать святая…»; «Но я люблю – за что, не знаю сам…»
За статьей Мамлеева следует подборка стихотворений русских поэтов, посвященных России, – точно так же когда-то стихами о России перебивались материалы в номере журнала «Оккультизм и йога» с мамлеевским очерком об эзотерических практиках в Советском Союзе. Несложный анализ этой подборки сообщает, что самым отечестволюбивым русским поэтом по версии Мамлеева был Сергей Есенин, тексты которого встречаются в ней двенадцать раз; далее следует Александр Блок с девятью стихотворениями, неожиданный Максимилиан Волошин с пятью текстами, и по одному разу выступают Пушкин, Хомяков, Тютчев, Лермонтов, Бальмонт и Цветаева.
Упорное нежелание выходить за пределы школьного учебника станет частью фирменного стиля Юрия Витальевича как философа-метафизика. Вопиющие недостатки его системы мышления признавали даже самые верные последователи и ученики. Однако они оговаривались: «Критика [философской доктрины Мамлеева] <…> ни к чему не ведет, поскольку главное – не интеллектуальная корректность понятий и рассуждений, а стоящая за ними инспирация»[363].
Здесь я хочу забежать немного вперед и обратить внимание читателей на небольшую, но чрезвычайно характерную статью Мамлеева «Розанов сегодня», опубликованную в 1995 году и посвященную выходу двухтомного собрания сочинений Василия Розанова. В ней Мамлеев пересказывает некоторые идеи философа и вступает с ним в крайне наивную полемику: хотя Юрия Витальевича восхищает решительный розановский национализм, противостоящий либеральной смердяковщине, он, например, не может принять антихристианских настроений автора «Апокалипсиса нашего времени». Приведу такой пример обезоруживающей аргументации Мамлеева:
Не раз уже писалось, например, о пристрастии Розанова к «теплому язычеству» и о его критике христианства, которая фактически, я думаю, сводилась к тому, что христианство слишком высоко для человечества и предъявляет таким образом невыполнимые требования к человеку. Отсюда вывод Розанова о том, что христианство ничего не может изменить в мире, что оно не смогло предотвратить, в частности, мировые катаклизмы двадцатого века.
На это, однако, напрашиваются возражения: во-первых, без христианства и без религиозной морали могло быть еще хуже; во-вторых, христианство, как и любая трансцендентная религия, исходит из наличия в человеке реального Божественного начала и на этом строит свои требования, и не вина христианства, что это Божественное начало стало все более и более затемняться в человеке[364].
Есть в этой небольшой статье еще один симптоматичный момент, многое говорящий о том, как Мамлеев читал книги: «Розанов напоминает о словах, которые высказал император Вильгельм: „Славяне – это вовсе не нация, это только удобрение для настоящей нации“. Что-то знакомое, не правда ли, и вполне в духе Гитлера?»[365] То есть изо всех розановских наблюдений Юрия Витальевича заинтриговал только необязательный исторический анекдот, в достоверности которого сомневается сам автор.
Однако напомню: «Главное – не интеллектуальная корректность понятий и рассуждений, а стоящая за ними инспирация».
* * *
Итак, литературное сообщество позднеперестроечной России оказалось в затруднительном положении. С одной стороны, такие разные авторитеты, как Владимир Сорокин и Юрий Нагибин, хором уверяли, что из Парижа приехал абсолютный гений, равных которому в русской литературе нет и не предвидится: ради Мамлеева даже реанимировали шуточную на тот момент премию Андрея Белого (испытываю ни с чем не сравнимое садистское наслаждение, представляя, как Мария Александровна интересуется ее денежным фондом). С другой стороны – все своими глазами видели этого гения и слышали его ничем не примечательные речи. Я не вижу вины Мамлеева в этом противоречии, скорее оно возникло как следствие устройства литературного процесса того времени – коррумпированного от официозных вершин вроде Союза писателей до самых глубинных, подпольных своих оснований.
Приведу яркий пример беспринципности русской книжной критики – как конформистской, так и претендующей на правдорубство. Я уже цитировал мимоходом статью Олега Дарка «Маска Мамлеева», опубликованную в 2000 году журналом «Знамя». Напомню ее общее содержание в нескольких репликах:
В портфеле [у Юрия Витальевича] рецензии и отклики западной печати на произведения Мамлеева. Потому что у нас о нем пишут мало. Он широко неинтересен, можно сказать и так. И так было всегда, хотя и по разным причинам.
Отклики Мамлеев любит доставать и показывать в буфете ЦДЛ, разложив их и любовно разглаживая на заляпанном столе, по-детски радуясь своей известности, но и немного подсмеиваясь над критиками.
Они опять написали банальность, спрямили и упростили. Представили продолжателем то Горького, то Достоевского, разоблачителем то советского мещанства, то современной безрелигиозности. Мамлеев не то что прощает человеческую глупость, он ей немного радуется, потому что ее давно ждал.
Далее:
Однажды, в году, что ли, 90-м, меня попросили в редакции журнала «Октябрь» принести подборку рассказов Мамлеева, потому что где-то слышали о нем. Я принес.
Потом редактор, молодой человек и эстет, не знал, как себя со мной вести, чувствуя вину, озадаченность, разочарование и смущение одновременно. Он мне сказал: «Нет, ну мы, конечно, не можем этого напечатать». Подумал и добавил: «По-моему, это же просто плохо». И он был прав.
И наконец:
После нашей либеральной революции 1989 года, когда все взапуски принялись печатать самые шоковые русские и западноевропейские сочинения, Мамлеев был неинтересен потому, что его проза казалась слишком неестественной, а значит – для нас – и малохудожественной <…>. Сейчас Мамлеев неинтересен, потому что кажется уже устаревшим, хорошо усвоенным и переваренным в произведениях его молодых и более талантливых наследников, тоже имеющих дело с разного рода демонической нечистью, но лучше управляющихся с фразой и сюжетом[366].
Олег Ильич пишет категорично и убедительно. Но так ли уж неинтересен был Мамлеев после «нашей либеральной революции 1989 года»? Открываем рижский журнал «Родник», второй номер за 1990 год, и обнаруживаем там подборку из трех рассказов Юрия Мамлеева: «Нежность», «Ваня Кирпичиков в ванне», «Хозяин своего горла». Предваряет публикацию восторженное предисловие:
Ю. Мамлеев – один из интереснейших современных писателей русского Зарубежья… Написал и сразу же почувствовал двойную неточность формулы. Значение Мамлеева давно переросло масштабы и русской «колонии», и русской литературы в целом. Его с полным правом можно назвать писателем с мировым именем.
<…>
Мамлеев продолжает традиции Достоевского, но и полемизирует с ним. Основа идеологической концепции Достоевского – традиционный дуализм: Человек и
