...Это не сон! (сборник) - Рабиндранат Тагор

– Нет, ничего со мной не случится!

Восприняв внимание Ромеша как похвалу, она взялась за работу с новой энергией. Очарованный Ромеш нашел предлог, чтобы снова подойти к ней.

– Ты уже ела, Комола? – обратился он к девушке.

– Конечно. Давно уже позавтракала.

Ромеш, разумеется, знал об этом и все же спросил, чтобы хоть как-нибудь проявить свою заботу, да и нельзя сказать, чтобы этот праздный вопрос был неприятен самой Комоле.

Желая не упустить нить разговора, Ромеш снова обратился к ней:

– Зачем ты все делаешь сама? Поручи что-нибудь мне!

Деятельные люди всегда относятся с недоверием к возможностям других. Они боятся, что если кто-нибудь другой примется за их дело, то обязательно все испортит. Поэтому Комола, смеясь, сказала:

– Нет, эта работа не для тебя.

– Мы, мужчины, народ очень терпеливый, – ответил Ромеш, – поэтому кротко сносим ваше презрение и не бунтуем. Представляю, если бы женщина очутилась в таком положении, какую бы ужасную бурю она подняла! Ну а почему ты дяде не запрещаешь помогать, неужели только я один такой неспособный?

– Не могу тебе этого объяснить, но стоит мне представить, как ты выметаешь сажу из кухни, как меня начинает душить смех. Уходи отсюда, смотри, какая пыль!

Ромеш пытался продолжать разговор:

– Но ведь пыль людей не выбирает, она садится и на тебя и на меня.

– Так ведь я работаю – и мне поневоле приходится терпеть. А тебе зачем дышать пылью?

Понизив голос, чтобы не слышали слуги, Ромеш нежно сказал:

– Я хочу делить с тобой все – пусть это будет работа или что-нибудь иное.

Комола залилась краской и, ничего не ответив, отошла в сторону.

– Вылей-ка сюда еще кувшин воды, – обратилась она к Умешу, – разве не видишь, сколько грязи здесь накопилось! Дай мне метлу! – И она с еще большим усердием продолжала уборку. Глядя, как Комола орудует метлой, Ромеш с беспокойством воскликнул:

– Ах, Комола, зачем ты это делаешь?

Вдруг за его спиной послышался голос:

– Что же плохого в этом занятии, Ромеш-бабу? Вы научились английскому языку и вслух готовы сколько угодно твердить о равенстве. Но если вы считаете труд подметальщиц унизительным, то зачем допускать, чтобы этим занимались слуги? Я, может быть, и глупец, но спросите меня, что я думаю по этому поводу, и я вам отвечу: в руках преданной жены каждый прутик метлы мне кажется прекрасным и светящимся, словно солнечный луч. Я почти закончил расчистку твоих джунглей, мать, – продолжал Чоккроборти, – теперь тебе придется указать мне, в каком месте ты хочешь посадить овощи.

– Потерпите немножко, дядюшка, – ответила Комола, – я только подмету эту комнату.

Закончив уборку, Комола накинула на голову край сари и вместе с дядей вышла в сад. Там они принялись обсуждать, какой участок отвести под огород.

В хлопотах незаметно пролетел день, но дом так и не был полностью приведен в порядок. Это бунгало давно уже пустовало и стояло запертым. И теперь, прежде чем поселиться в нем, надо было еще несколько дней мыть и скрести комнаты, проветривать помещение.

Поэтому к вечеру им опять пришлось возвратиться под кровлю Чоккроборти. Сегодня это весьма огорчило Ромеша. Он весь день мечтал, как вечером, сидя в этом тихом уединенном домике, при свете лампы, он будет изливать свою душу стыдливо улыбающейся Комоле. Однако переезд в их новый дом откладывался еще на несколько дней, и Ромеш отправился в Аллахабад, чтобы устроиться в местную адвокатуру.

Глава 35

На следующий день Комола пригласила Шойлоджу на обед в свое новое жилище. Молодая женщина, накормив Бипина, проводила его на службу, а затем пошла к подруге. Уступая настояниям Комолы, дядя решил освободиться на этот день и отпустил учеников. Под деревом ним женщины разложили провизию и при деятельном участии Умеша занялись стряпней.

После обеда дядя удалился в дом подремать, а подруги, усевшись в тени, стали вести свои нескончаемые разговоры. Спокойная беседа зимним солнечным днем на берегу реки в густой тени дерева так успокаивающе подействовала на Комолу, что все ее тревоги унеслись далеко-далеко, словно коршуны, которые парили в вышине и на фоне безоблачного неба казались едва заметными точками.

Прошло совсем немного времени, и Шойлоджа забеспокоилась – скоро должен был возвратиться со службы ее муж.

– Неужели ты хоть раз не можешь отступить от своих правил, сестра? – спросила ее Комола.

Шойлоджа ничего не ответила; слегка улыбнувшись, она коснулась рукой подбородка Комолы и покачала головой. Затем вошла в дом и, разбудив отца, сказала, что собирается домой.

– Идем с нами, милая, – обратился Чоккроборти к Комоле.

– Нет, – ответила девушка, – мне надо еще кое-что сделать, я приду попозже.

Дядя оставил с Комолой своего старого слугу и Умеша, а сам отправился проводить Шойлоджу. У него были дома какие-то дела, но он обещал скоро вернуться.

Комола окончила свои хлопоты еще до захода солнца. Плотно укутавшись в теплую шаль, она вышла в сад и села под развесистым деревом. Далеко на западе, за высоким берегом, у которого стояли парусники, вонзив в багровое небо свои черные мачты, село солнце.

К Комоле тихонько подошел Умеш.

– Мать, ты давно не брала пана. Перед тем как уйти из дома дяди, я захватил немного. – И он протянул ей завернутый в бумагу пан.

Комола наконец очнулась от своих мыслей и увидела, что уже совсем стемнело. Она поспешно встала.

– Мать, господин Чоккроборти прислал за тобой экипаж, – проговорил Умеш.

Перед тем как уехать, Комола вошла в дом, чтобы еще раз взглянуть, все ли в порядке.

В большой гостиной на случай зимних холодов был устроен камин. На каминной доске стояла керосиновая лампа. Туда же положила Комола сверток с паном и еще раз обвела глазами комнату. Вдруг на бумаге, в которую был завернут пан, она увидела свое имя, написанное рукой Ромеша.

– Откуда ты взял эту бумагу? – обратилась она к Умешу.

– Она валялась в углу комнаты господина, я поднял ее, когда подметал пол.

Комола стала читать, стараясь не пропустить ни слова. Это было письмо Ромеша к Хемнолини. По рассеянности он совершенно о нем забыл. Комола прочла все до конца.

– Что же ты все стоишь, мать, и молчишь, – заговорил Умеш. – Ведь скоро ночь.

В ответ не раздалось ни звука.

Заглянув в лицо Комолы, Умеш испугался.

– Ты разве не слышишь меня, мать? Поедем домой, уже совсем стемнело.

Но девушка не шелохнулась, пока не явился слуга дяди и не доложил, что экипаж давно ожидает их и пора ехать.

Глава 36

– Тебе нездоровится, сестра? Голова болит? – спросила Шойлоджа.

– Нет, ничего, – ответила Комола. – Почему не видно дяди?

– В школе каникулы, и мама послала его в Аллахабад навестить Бидху, она уже несколько дней нездорова.

– А когда он вернется?

– Думаю, он задержится там не больше недели. Ты слишком утомилась, устраивая свое бунгало. Поужинай сегодня пораньше и ложись скорее спать.

Самое лучшее было бы рассказать все Шойлодже, но Комола не могла решиться на это. Кому угодно, только не Шойле; сказать ей, что человек, которого она столько времени считала своим мужем, в действительности не муж ей, казалось Комоле совершенно невозможным.

Запершись в спальне, девушка при свете лампы перечитала письмо. Имени и адреса в письме не было, но Комола сразу поняла, что адресовано оно женщине, на которой Ромеш хотел жениться, и что из-за Комолы ему пришлось с ней расстаться. Ромеш не скрывал и того, что любит эту женщину всем сердцем и лишь из жалости к одинокой девушке, которая по несчастной случайности оказалась в его руках, он, не имея иного выхода, решил навсегда отказаться от своей любимой.

Теперь Комола наконец поняла отношение к ней Ромеша, начиная с их встречи на отмели посреди реки и кончая Газипуром.

В то время как Ромеш, зная, что она жена другого, не мог придумать, как с ней поступить, Комола считала его своим мужем и, ни о чем не подозревая, собиралась строить домашний очаг на всю жизнь. Сейчас, когда она думала об этом, стыд вонзался в нее, словно раскаленная стрела. Она готова была провалиться сквозь землю, когда на память ей приходили всевозможные эпизоды их совместной жизни. Этот стыд запятнал всю ее жизнь, и от него не было спасенья!

Резким движением Комола распахнула дверь и вышла в сад. Была темная зимняя ночь; от черного неба веяло холодом камня. Воздух был прозрачен, ярко горели звезды.

Прямо перед ней чернела роща манговых деревьев. Мысли Комолы путались. Она опустилась на холодную траву и сидела так, застыв, словно изваяние. Глаза ее были сухи, в них не было ни слезинки.

Сколько времени провела она так – неизвестно, но вдруг почувствовала, что жестокий холод проник ей в самое сердце. Ее охватил озноб.

Глубокой ночью, когда тонкий луч ущербной луны прорезал темный край неба над молчаливой пальмировой рощей, Комола медленно встала, пошла к себе в спальню и заперлась там.