...Это не сон! (сборник) - Рабиндранат Тагор

«Нет» – только этот упорный протест слышался Комоле в его реве. Против чего он восстал? Этого девушка не могла сказать. Она знала лишь одно: нет, нет, ни за что!

Глава 30

На рассвете ветер стал стихать, но река все еще волновалась. Капитан, не решаясь сниматься с якоря, тревожно поглядывал на небо.

Рано утром Чоккроборти зашел в каюту Ромеша и застал его в постели. Ромеш тотчас вскочил. Увидев сейчас юношу в этой каюте и припомнив события минувшей ночи, старик наконец решился спросить:

– Вы спали сегодня здесь?

– Какая скверная погода, – проговорил Ромеш, уклоняясь от ответа. – Ну, как провели ночь?

– Ромеш-бабу, – сказал Чоккроборти, – вы, кажется, считаете меня глупцом и речи мои недостойными внимания, но все же я вам скажу: над многими загадками пришлось мне ломать голову на своем веку, и большинство их я разрешал, но вас, Ромеш-бабу, я считаю самой трудной для себя загадкой.

На какое-то мгновенье Ромеш смутился и покраснел, однако, тотчас овладев собой, ответил с улыбкой:

– Быть неразгаданным не всегда преступление. Мы не можем разобраться даже в детской книжке на языке телугу, тогда как для мальчика из Телинганы ее текст прозрачен, как вода. Отсюда следует, что не надо осуждать того, что тебе неизвестно. И не думайте, что если вы будете долго и пристально разглядывать непонятный нам знак, то непременно его разгадаете.

– Простите меня, Ромеш-бабу, – ответил Чоккроборти, – я считаю, что было бы слишком самонадеянно с моей стороны даже попытаться разгадать человека, у которого нет со мной ничего общего. Но ведь на свете встречаются люди, которые становятся тебе близки с первого взгляда. Да вот, ваша жена, например: спросите хоть этого бородатого капитана, он относится к ней, как к родной; я не назову его правоверным мусульманином, если он не подтвердит этого. Разумеется, очень трудно, когда при таком положении вещей ты вдруг сталкиваешься с загадкой вроде языка телугу. Подождите сердиться, Ромеш-бабу, сначала подумайте хорошенько над тем, что я вам сказал!

– Я уже подумал, – ответил Ромеш, – и вижу, что сердиться не стоит. Но сержусь я или не сержусь, причиняю вам огорчение или нет, все равно язык телугу так и останется непонятным – таков жестокий закон природы. – Ромеш тяжело вздохнул.

Теперь он уже стал колебаться и не знал, ехать ему в Газипур или нет. Сначала он думал, что для устройства в чужом городе знакомство со стариком может оказаться полезным. Но теперь увидел, что в этом есть свое неудобство. Расспросы и толки о взаимоотношениях его с Комолой могут быть гибельны для репутации девушки. Лучше поселиться там, где у них совершенно не будет знакомых и никто не станет задавать вопросов.

За день до прибытия в Газипур Ромеш сказал Чоккроборти:

– Знаете, дядя, Газипур неподходящее место для человека моей профессии, поэтому я решил сойти в Бенаресе.

Уловив в тоне Ромеша решительные нотки, старик, смеясь, проговорил:

– Нельзя каждый раз менять свои планы – ведь это самая настоящая нерешительность! Ну, так как же: теперешнее ваше желание ехать до Бенареса можно считать окончательным?

– Да, – коротко ответил Ромеш.

Не сказав больше ни слова, старик ушел к себе и принялся собирать вещи.

– Вы сердитесь на меня, дядя? – заглянув к нему, спросила Комола.

– Не могу я на тебя сердиться, – проворчал старик, – хоть и ссорюсь с тобой два раза на день.

– Почему вы все время убегаете от нас?

– Вы, мать, хотите убежать куда дальше, чем я, зачем же называете беглецом меня?

Комола смотрела на него, ничего не понимая.

– Так Ромеш-бабу тебе еще ничего не сказал? – проговорил Чоккроборти. – Ведь решено, что вы едете до Бенареса.

Это известие Комола встретила полным молчанием.

– Дядюшка, позвольте, я уложу ваш чемодан, а то у вас ничего не получается, – после небольшой паузы сказала она.

Чоккроборти больно задело безразличие, с которым отнеслась Комола к его сообщению. «Так, пожалуй, лучше, к чему в моем возрасте новые привязанности», – с горечью думал он.

Тем временем явился Ромеш. Он пришел сообщить Комоле, что они едут до Бенареса.

– Я тебя искал, – обратился он к девушке.

Комола продолжала разбирать вещи Чоккроборти.

– Мы не поедем в Газипур, Комола, – продолжал Ромеш, – я решил практиковать в Бенаресе. Что ты скажешь на это?

– Я поеду в Газипур, – не поднимая глаз, ответила Комола, – и уже уложила вещи.

– Ты что же, одна поедешь? – пораженный ее решимостью, спросил Ромеш.

– Почему? Там живет дядюшка, – проговорила Комола, нежно взглянув на Чоккроборти.

Услышав это, старик в замешательстве воскликнул:

– Ты проявляешь ко мне такую благосклонность, мать, что Ромеш-бабу скоро начнет косо смотреть на меня.

Но девушка повторила:

– Я еду в Газипур.

По ее тону чувствовалось, что она не намерена считаться с чьим-либо мнением.

– Ну, хорошо, дядя, в Газипур так в Газипур, – сказал наконец Ромеш.

В ночь после бури луна светила особенно ярко. Сидя в кресле на палубе, Ромеш думал о том, что дальше так продолжаться не может. Комола взбунтовалась, и это грозило с течением времени сделать его жизнь совершенно невыносимой. Невозможно, живя вместе, оставаться чужими друг другу. Надо покончить с этим. Ведь Комола действительно его жена; он ее принял как свою жену. Глупо было бы смущаться тем, что они не произносили установленных обетов. Сам Яма[80] принес тогда эту девушку к нему на песчаный остров и связал их брачными узами. Разве есть в целом свете жрец могущественнее его?

Между Ромешем и Хемнолини лежит поле битвы. Только преодолев препятствия, унижение, недоверие, Ромеш мог считать себя победителем и предстать перед Хемнолини с поднятой головой. Но его охватывал страх при одной мысли об этом сражении, – ведь у него не было ни малейшей надежды на победу. Как он докажет свою правоту? А если бы он и доказал ее, страшно подумать, какой грязной показалась бы вся эта история посторонним и каким тяжелым ударом это явилось бы для Комолы.

Значит, нужно отбросить прочь нерешительность и колебания и сделать Комолу своей женой. Это будет наилучшим для всех исходом. Правда, Хемнолини станет презирать его, но это презрение поможет ей обратить внимание на другого, более достойного. Подумав об этом, Ромеш вздохнул: он похоронил все свои надежды на возвращение к Хемнолини.

Глава 31

– Это что такое? Ты куда идешь? – спросил Ромеш.

– Я вместе с госпожой, – ответил Умеш.

– Я дал тебе билет до Бенареса, а это газипурская пристань. Мы ведь не едем в Бенарес.

– И я не поеду.

Ромешу и в голову не приходило, что Умеш навсегда останется с ними, но непреклонная решимость мальчика озадачила его, и он спросил Комолу:

– Разве Умеша нам тоже придется взять с собой?

– А куда же ему деваться? – ответила Комола.

– У него ведь есть родственники в Бенаресе.

– Нет, он сказал, что хочет быть только с нами. Смотри, Умеш, не отставай от дяди. Место незнакомое, можешь потеряться в толпе.

Куда ехать, кого с собой брать, все это Комола решала теперь сама, словно вдруг пришел конец ее безропотному подчинению желаниям Ромеша. Поэтому теперь Умеш шествовал за ними, держа маленький узелок с платьем, и этот факт не подлежал никаким обсуждениям.

Небольшой домик дяди стоял между старым городом и европейским кварталом. За домом находился сад из манговых деревьев, впереди искусственный грот, дальше, за невысокой оградой, был расположен орошаемый родниковой водой огород, состоящий из нескольких грядок капусты.

На первое время Комола и Ромеш поселились в этом доме. Дядя Чоккроборти любил всем рассказывать о слабом здоровье своей жены Хорибхабини, но посторонний никогда бы не заметил у нее и намека на недомогание. Лет ей, видно, было уже немало, но лицо ее с высоким лбом еще было молодо и энергично, седина лишь слегка тронула ее волосы. Казалось, будто старость уже произнесла над ней свой приговор, но пока не осмелилась привести его в исполнение.

Еще в молодости Хорибхабини терзали жестокие приступы малярии. Чоккроборти считал, что перемена климата излечит ее, переселился с ней в Газипур и занял здесь место школьного учителя. С тех пор, несмотря на то, что жена совершенно поправилась, он не переставал беспокоиться о ее здоровье.

Оставив гостей во внешней половине дома, он пошел в онтохпур и позвал жену.

Хорибхабини молола на огороженном дворике пшеницу и расставляла на солнце кувшины и кухонную утварь.

Войдя, Чоккроборти воскликнул:

– Как же можно так, ведь уже холодно! Не накинуть ли тебе что-нибудь на плечи?

– Все тебе не так! – воскликнула Хорибхабини. – Какой там холод – солнце спину жжет!

– В этом тоже нет ничего хорошего, – как будто тебе трудно стать в тень!

– Хорошо, так и сделаю, а теперь скажи, почему ты так задержался?

– Долго рассказывать. В доме гости, надо о них позаботиться. – И он рассказал ей о своих новых знакомых.