Спящие пробудитесь - Радий Фиш

Митрополит с деканом выбрали умудренных в общении с невежественными бусурманами и сведущих в арабском языке богословов, которые могли обеспечить успех посольства, однако выразили сомнение, не будет ли приглашение воспринято с недоверием. Дескать, заманивают на Хиос, чтоб там схватить и выручить неплохой куш в качестве выкупа. Поганые в любом действии италийцев склонны, мол, усматривать корысть.

— Возьмите моего сына, — сказал властитель, подумав. — Предложите, чтоб его держали в Смирне заложником, покуда шейх будет у нас.

Митрополит с деканом склонили головы в знак покорности.

Властитель предоставил послам одно из лучших своих судов. Когда оно бросило якорь в порту Смирны, семь святых отцов в парадных одеяниях предстали перед лицом Бедреддина. Во имя Иисуса, Духа Божьего, и Моисея, Слова Божьего, и Мухаммада, Просветителя Мусульманской Общины, просили они оказать честь острову Хиос своим посещением, а его богословам — беседой.

Долго вглядывался в их лица, вслушивался в их неуклюжую арабскую речь Бедреддин. Наконец молвил:

— Хоть веры у нас разные, бог — един!

Слова сии, несомненно, означали согласие. И, склонившись до земли, обрадованные послы выставили вперед длинноволосого мальчика в темном бархатном костюме, белых чулках и тупоносых ботинках с пряжками. Рядом встал монах в черной рясе — не то дядька, не то наставник.

Бедреддин погладил мальчика по мягким вьющимся волосам.

— Не мы даем душу, не мы ее отнимаем. Не нам и меняться ими! Сын властителя вернется на остров вместе с нами, на том же судне.

Сподвижники помрачнели: можно ли доверять латинянам?

Святые отцы с Хиоса были поражены — шейх, видать, не робкого десятка.

А чему было дивиться-то? Понял Бедреддин, слушая послов, вглядываясь в их лица, что не держат они злого умысла. Да и на что он был тогда генуэзцам? Не воин, не бей, а всего лишь один из множества шейхов ислама, может, чуть знаменитей иных, но все едино, коммерция, как латиняне называли торговлю, на его голове была бы убыточной. Больше проторей, чем доходу.

Поскольку погода стояла отменная, путешествие на Хиос представлялось приятной прогулкой. Но когда на выходе из смирненского залива они обогнули поворотный мыс Карабурун, поднялся ветер, крепчавший с каждой минутой. Волна, ударяя в правую скулу судна, перекатывалась через палубу.

Среди спутников Бедреддина было несколько женщин во главе с первой женой шейха. Поднялись шум, крик, суматоха: «Тонем!» Лишь кормчий да шейх сохраняли невозмутимость.

Шейх был опытным морским путешественником. Успел претерпеть и кораблекрушение. А главное, никогда и ничему не уставал учиться. Оглядел невесть откуда набежавшие тучи. Прикинул силу ветра, высоту волны. Расстояние до острова Инусе. И понял: как только они зайдут за остров, волна станет меньше. А, значит, им ничто не грозит, ибо заветрие — скоро.

Шейх воздел руки. Все взоры обратились на него.

— Не бойтесь, — возгласил он, и его услышали, несмотря на шум волны и ветер. — Господь милостив, ничего не случится!

В самом деле — волна улеглась. А вскоре показались и зубчатые башни крепости Хиос, прилепившиеся к ней белокаменные городские домишки. Навстречу судну из синей гладкой гавани вышли лодки, на самой нарядной под бахромчатым навесом восседал сам правитель.

Абдуселям в свиту семи послов не входил. И о чуде, явленном Бедреддином в море, знал по рассказам очевидцев. Причастность к сверхъестественному, способность творить чудеса служили знаком высшего, божественного авторитета. И рассказчики, и сам Абдуселям немедля причислили Бедреддина к лику святых.

Теперь-то Абдуселям знал, что ни в этом видимом мире, ни в ином, то есть духовном, нет ничего сверхъестественного, а есть только непонятое. Самая Абсолютная Истина, как ее ни называй — Богом, Мировой Душой, Аллахом, проявляется, или, как выражались ромейские богословы, эманирует, в естественной природе любой вещи или явления. Но это знание открылось ему много позже. И с помощью учителя.

Всего десять дней пробыл шейх с ближайшими сподвижниками на острове, но эти десять дней, да что там десять дней — один-единственный миг изменил всю жизнь Абдуселями. И не только его. Что говорил шейх о знаках Зодиака, о сочетании звезд, по которым можно определить судьбы людей и народов, Абдуселям не знал. Такие беседы Бедреддин вел с правителем в палатах дворца. Но каждое утро толпы монахов и мирского люда приходили к обширному дворцовому саду в надежде хоть краем глаза взглянуть на мусульманского шейха, коего почитали святым. Среди этих толп были Амвросий с Димитри.

Наконец желание их сбылось: в саду соорудили помост для светских и духовных иерархов, огородили его корабельным канатом.

Когда шейх с мюридами вышли из дворца, Амвросий встретился с ним взглядом. Дрожь пронзила его, столь проникновенным был взор Бедреддина, а скорей всего, так взволнован, напряжен, словно тетива, был сам Амвросий.

Он стоял с Димитри у каната и слышал все. Речи проповедника-латинянина в голове у него не задержались. Помнилось только, что говорил он о Воскресении, наверное, оттого, что недавно минула Пасха. Зато каждое слово шейха падало прямо в душу и переворачивало ее.

— Истинно все, что явлено в Писании, сообщено пророками и праведниками. Ошибки проистекают из ложного понимания сказанного. Для этой вот плоти, — шейх взял себя за руку, — когда распадется она на частицы и элементы, нет и не может быть воскрешения, не соберется она в прежнем облике, пойми, наконец! Воскресенье из мертвых не то, что думают. Возможно, наступит время, когда на свете не останется больше ни одного из людей. Тогда из земли и воды может снова явиться человек и размножиться. Но это иное. Ты говорил, что Иса, или, как вы зовете его, Иисус, не умер, а жив вечно. И ты прав. Ису не зря именуют Духом Божьим — духовное в нем сильнее плотского, а дух не подвластен смерти. Но это не значит, что Иса оживет с бородою своей, с усами, с ногтями, с ладонями, пробитыми на кресте, словом, во плоти своей. Нет! Он жив и грядет как слово из уст, взгляд из глаз, дыхание из груди…

Так говорил потрясенным слушателям своим поздней весной 1405 года на острове Хиос шейх Бедреддин Махмуд, сын кадия города Симавне, и один из писарей тайн записал его слова на бумагу, а потом занес их в книгу бесед Бедреддина «Постиженья», чтоб и мы с вами могли услышать их без малого через шесть столетий.

Абдуселям пришел в себя от толчка. Внезапно поднявшийся ветер, наполнив паруса, рванул судно вперед.

Туман рассеялся. Над головой снова заблистали мириады звезд. Зашлепала, зашипела, засветилась призрачно волна, рассекаемая судном, что, накренившись на левый борт, устремилось к невидимой цели.

Абдуселям лежал на спине с открытыми, уставленными в небо глазами. В скольких тысячах сияющих глаз отражалось той ночью сияние звезд? Быть может, единственное чудо на свете — это способность Истины познавать самое себя, которую она обрела в человеке, таком крохотном среди огромного телесного мира и таком великом, вмещающем в себя целые миры. И сердце старого Бедреддинова сподвижника возгорелось восхищением и любовью к учителю. Неслыханным мужеством надо было обладать, дабы признать бессмертие чем-то вроде знамени, что передают друг другу по очереди сражаемые врагами воины, и принять неизбежность собственной смерти без всякого воскресенья. Да еще сказать об этом вслух!

Звездное небо начало медленно проворачиваться над головой. Абдуселям испуганно оглянулся. Кормчий, навалясь на правило, разворачивал судно по ветру в сторону материка. Волна перестала бить в борт, а принялась поднимать и опускать корму, на которой лежал Абдуселям, будто люльку.

— Прошли траверс Карабуруна, — сказал Анастас, когда судно снова устремилось по ему одному ведомой в море тропе. — До места недолго теперь.

— Кормчий! — позвал с носа впередсмотрящий. — Вижу огонь!

Все глаза обернулись вправо, к невидимому в темноте берегу. Был то случайный огонь? Чужой или условный? Немыслимо тянулось время.

— Наши! — снова послышалось с носа.

Прошло еще несколько мгновений, и Абдуселям тоже увидел, как высоко над окоемом, а значит, где-то на горе, дважды вспыхнул и погас огонь. И после перерыва — снова двойная вспышка. То был знак.

Солнце не показывалось вторые сутки. Небо, серое, низкое, чуть не касалось верхушек деревьев.

Стражник Кудрет, поставленный на лысой скале, чтоб следить за дорогой из Измира, совсем осоловел от холода. Как зарядил с ночи мелкий осенний дождик, так конца ему нет.

Кудрет поежился, подошел к одинокой молодой сосенке, чудом уцепившейся корнями за расселину. С отвращением прислонился промокшей спиной к ее тонкому стволу.

Им там, внизу, хорошо. Забились под густую листву грабов и сидят себе ждут, пока он подаст сигнал. А тут, кроме паршивой сосенки, ни одного стоящего дерева. Да и она разве укроет?!