Недометанный стог (рассказы и повести) - Леонид Воробьев

Как бы ни аккуратно складывали новые платья, на них все равно окажутся места, которые нужно прогладить. Как бы ни быстро грелся утюг, как бы ни торопилась его хозяйка, время не считается с этим. На часах было полдвенадцатого, когда Надя снова натягивала рукавички.

И тут она остановилась перед выключателем. Прежде чем погасить свет и выйти из комнаты, она подумала: «Зачем идти? К чему новое платье? Костя не зашел, — значит, не хотел, чтобы я пришла. Значит, ему хорошо без меня. Я не пойду».

Наверное, она простояла бы так до двенадцати, но в комнату ворвался Костя. Вошел так, как никогда не входил, без стука, рывком отшвырнув дверь. С порога заорал:

— Быстрей! Не успеем к встрече! Готова? Отлично! Бежим!

Она думала — он пьян: галстук набоку, пальто расстегнуто, весь какой-то взъерошенный. Попробовала спрашивать и увидела, что он абсолютно трезв. Костя отмахивался от вопросов и твердил одно:

— Некогда! Скорей! Опоздаем.

Потом они бежали по улицам. Наде хотелось говорить, и она на бегу, задыхаясь, рассказывала ему о сегодняшнем дне: о том, как она разносила телеграммы, какие чудесные ребята у Фоминых, как незнакомая женщина принесла ей новое платье, — сестре каким-то образом удалось переслать.

На бегу она ухватилась за его левую руку. Он поморщился от боли, но она не заметила этого. Тогда он осторожно высвободил руку, пропустил Надю вперед, побежал с другой стороны и подал ей правую руку.

Боль напомнила ему о его сегодняшнем дне. Как под конец рабочего дня к нему прибежала Надина подружка Люба и сказала, что Надино новое платье в Иловке, что Надя грустит. Как он умолял начальника отпустить его, поставив пробег за его счет. Как наконец начальник согласился.

Затем он гнал свой лесовоз, пролетая полями, перелесками, взбивая в лужах, которыми после оттепели покрылась Ломенга, фонтаны воды, прорезая светом фар декабрьскую тьму. Он хотел успеть к десяти часам и успел бы, если бы не подвело колесо. Ставя запаску, возясь с домкратом, он разбил в кровь локоть левой руки.

Уже вернувшись домой, он упросил соседку отнести платье Наде, а сам начал носиться по дому, сворачивая стулья, наскоро умываясь, надевая рубаху, костюм, пальто…

И все-таки они опоздали. Остался один квартал до Дома культуры, а из репродуктора, укрепленного под его крышей, раздался двенадцатый удар кремлевских часов. Костя и Надя настолько запыхались, что даже не смогли сказать друг другу традиционных, но каждый год по-новому звучащих слов, а просто в первый раз за все их знакомство поцеловались.

Костя обнял ее. У него сильные руки, и он, конечно, измял, хотя оно и было прикрыто шубкой, платье, а особенно плечи у блузки. Но Надя и не подумала об этом. Ведь дело, в сущности, было совсем не в новом платье, а в том, для кого оно надето, рядом с кем она входила в Новый год, как в новое счастье.

Телеграммы говорили правду.

Через поле и сквозь большой лес

Начинала цвести гречиха.

Когда Летти вышла далеко на окраину районного города и вступила в бело-фиолетово-розовое цветущее поле, стало немного полегче. В городе с утра томила духота. Жарко было и здесь, но не душно. Влево и вправо лежали поля, а поодаль впереди в струящемся воздухе маячил и как бы покачивался из-за воздушных движений обычно такой устойчивый лес. И над лесом стояло высокой горой кучевое облако, которое расширялось к горизонту, и очертания его там были неопределенными.

Даже в поле не гулял ветерок. Но она одета была в легкое платье, без рубашки, в босоножки и шагала поэтому быстро, хотя руку оттягивала стопка книг, выбранных в книготорге, связанных вместе с одноактными пьесами, что ей удалось выпросить в районном Доме культуры.

Потом пошла тоже цветущая тимофеевка, а дальше она вступила в рожь, высокую, по плечи.

Тропка была здесь твердой, словно каменной, шагалось легко. Она опустила голову и чуть не налетела на солдата, который отдыхал, поставив рядом с собой внушительных размеров чемодан. Она остановилась и поглядела на него.

Солдат был высок, гораздо выше ее, и смугл. Но особенно большими казались сапоги рядом с ее босоножками. Они были начищены, однако сейчас потускнели от легкого налета пыли. Солдат на кого-то походил: она подумала, на фотографию из журнала «Советский воин».

— Ты куда? — спросил солдат, не здороваясь.

— К себе, — сказала она, обходя его чемодан.

Он вскинул чемодан на плечо, пошел за ней и спросил:

— А куда, к себе?

— В Горшково, — ответила она, думая, что не отвечать или скрывать ни к чему: ничего он ей не сделал. Да к тому же по этой тропке в какое-нибудь другое место вряд ли можно было идти.

— Ну вот я и в Горшково, — обрадованно, как ей показалось, подтвердил он. — Значит, спутники.

— Попутчики, — усмехнулась она.

— Ну пусть так, — миролюбиво сказал он. — А чего тебе там?

— А я там работаю. Завклубом, — сообщила она, — У нас в бывшей церкви клуб. А нового все построить не могут.

Перед ними, в нескольких метрах впереди, сидела на тропинке стайка воробьев. Она резко свистнула, и воробьи дружно сверкнули над рожью и пропали.

— Ишь ты как еще можешь, — подковырнул он.

— Я еще и не так могу, — ответила она. — Нас в культпросвете только что на головах ходить не учили.

— Этому вы и сами, поди, научились, — заметил он. — А вот скажи-ка лучше: как тебя зовут? И познакомимся.

— Летти, — представилась она.

— Как-как?

— Летти. Короче говоря, Виолетта.

— Это что, тебе батька такое имя с похмелья дал? — поинтересовался он.

— А у меня его и не было.

— То есть как это?

— Быть-то был, конечно, да где-то в бегах с самого моего появления на свет обитается. А в училище меня еще Вилкой звали.

— Вот и я так тебя буду звать, — пообещал он. — Виола… Сыр такой есть… На хлеб намазывать. Не едала?

— Ну, меня на хлеб не намажешь. А тебя, интересно, с какого похмелья батька назвал?

— А меня безо всякого похмелья назвали. И просто, по-русски… Ваней.

— Эх ты, Ва-а-ня! — пропела она.

— Смотри, шлепну пониже спины, так будет тебе: «Эх ты, Ваня!»

Лес был уже близко. Темный зной стоял, не колыхаясь, в нем. Солнце обожгло кусты и деревья, и они напоили воздух густым, как от крепкого чая, ароматом нагретой листвы и хвои. Все было зелено тут. Даже небо через путаницу ветвей отливало зеленым. Зеленым казались и пробившиеся сквозь чащу солнечные лучи, стоявшие наклонными столбами.

Первой их встречала старая сосна, вся усыпанная тысячами мелконьких желтоватых мягких шишичек, от прикосновения к которым на пальцах остается сухая золотистая пыльца. От них вся сосна казалась желтой и пушистой. А на темных лапах елей кончики были нежно-зелеными, словно на каждую лапку надели тонкую, более светлую перчатку.

— Хорошо! — сказал Ваня, останавливаясь. — Эх и хорошо! Но парит. И дождь будет. Даже гроза. Успеть бы нам хоть до Кошеля. Там попереждали бы. А оттуда близко.

— Надо бы успеть, — озабоченно согласилась Летти. — А то книги намокнут.

— В библиотеку закупили?

— В библиотеку. И пьесок взяла. Да нет хороших. То действующих лиц полно, то декорации сложные, то еще чего. Плохо у меня с самодеятельностью.

— Организовать надо. На что учили?

Они шли теперь по зеленому мху, мягкому, топящему шаги. То ли говорили они негромко, то ли лес глушил шаги, но голоса раздавались как-то неотчетливо, потерянной интонацией, словно бы безличные, словно не люди говорили, а ели, сжавшие тропу с обеих сторон.

— Организуешь с нашим председателем.

— А что, вредный мужик?

— Да нет, Александр Сергеевич — человек неплохой, только больше на экономику смотрит. Все о прибыли да о прибыли. Только о ней весь и разговор на собраниях. Не до культуры ему. Консерватор. Правда, чего не попроси — даст. Не жадный. И в клуб иногда заходит. Новый построить обещал. Если бы вот с людьми в самодеятельности помог.

— А что, к тебе еще по наряду людей загонять надо?

— А что ты думаешь? Ходишь, ходишь. Просишь, просишь. Молодежи у нас маловато, но есть. А интеллигенция наша? Учителя есть, специалисты. Ветеринар совсем молодой и веселый. Так его жена никуда не пускает, ревнует ко всем. И всем некогда. Или поросят позаводили, сидят по домам, никуда, кроме кино, не вытащишь. Вон в Ельнике сам председатель в футбол играет и в самодеятельности участвует, так все как миленькие за ним побежали. Вот если бы наш Александр Сергеевич…

— Ишь ты какая деспотичная, — сказал Ваня, представляя на минуту Александра Сергеевича в какой-нибудь роли, в гриме, и расхохотался…

— Тебе «ха-ха-ха», а тут бьешься, бьешься. Клянчишь, клянчишь… — обиделась Летти.

Вступили в сосновый бор. Белый, кое-где синевато-седой, кое-где мраморный лишайник высох и потрескивал под ногами. Здесь стало душно: редко расставленные сосны не давали настоящей тени. И вдруг негромко пророкотало, а по вершинам пошел ветерок.