Лавкрафт: Биография - Лайон Де Камп

Лавкрафт, несомненно, страдал от вполне достаточного сексуального подавления, чтобы объяснить его эротическое поведение. Мы уже не можем выяснить, осложняли ли его жизнь одно или несколько других нарушений, указанных выше. Но было бы не вполне разумно притягивать неизвестную причину, где уже есть известная, сама по себе достаточная для объяснения явления.

На основе известных фактов гомосексуализм Лавкрафта представляется, как и наследственный сифилис, настолько маловероятным, что, хотя он и не опровергнут полностью, им можно с уверенностью пренебречь. И весьма поразителен тот факт, что, учитывая его своеобразное воспитание и попытку его матери сделать его женственным, он все же не стал явным гомосексуалистом.

Главными факторами в сексуальности Лавкрафта были укоренившийся антисексуальный предрассудок и подавление, которые он почти наверняка унаследовал от матери. Они явились результатом ее поведения в целом, отказа прикасаться к нему после младенчества и описания его как «омерзительного».

К тому же его половое влечение, судя по всему, было слабым. Он, несомненно, подразумевал самого себя, когда в конце жизни писал о проблемах переходного периода в половой морали: «В эти переходные дни счастливейшими являются люди с вялым эротизмом, которые могут порвать с этим взбаламученным вопросом и с ироничной отчужденностью наблюдать со стороны за корчами примитивного большинства»[278]. Мы не можем сказать, какой фактор — влияние его матери или же какая-то физическая недостаточность — более всего способствовал его сексуальной вялости, но само сочетание, несомненно, было слишком большим для его мужской сексуальности.

В любом случае, Лавкрафт вырос с таким мощным антисексуальным комплексом, что большую часть его жизни любые его сексуальные наклонности — нормальные или нет — просто заглушались. Он доводил свой антисексуальный педантизм до нелепых крайностей. Когда Кук опубликовал безобидный рассказ о натурщице, позировавшей художникам обнаженной, Лавкрафт отозвался длинным резким письмом, критикуя Кука за его «вопиющий образец упадка мышления и морали». Он также писал: «Эротизм относится к низшему порядку инстинктов, и это больше животная черта, нежели благородная человеческая». «Что касается пуританских запретов, то я восторгаюсь ими с каждым днем все больше. Они призваны сделать жизнь произведением искусства…»[279]

Впрочем, если привести примеры отношения к данному вопросу из времени и места Лавкрафта, он уже не покажется таким нелепым. Генри Дейвид Торо был таким же антисексуальным, как и Лавкрафт: «Мы ощущаем в себе животное, которое пробуждается пропорционально тому, как дремлет наше высшее естество. Оно низкое и плотское, и, возможно, его нельзя побороть полностью… Непорочность — цветение человека, и то, что называется Гением, Героизмом, Святостью и подобным им, является лишь разнообразными плодами, которые следуют за нею. Человек незамедлительно вливается в Бога, когда открыт канал чистоты…»

Или рассуждения вымышленного Джорджа Эпли Маркуонда, когда он усаживается для мужского разговора с сыном о сексе: «Ты знаешь и я знаю, что вся эта идея о сексе — в основном чепуха. Я могу честно сказать, что секс не играл главной роли в моей жизни, и надеюсь, в твоей тоже. Ни один разумный мужчина не позволяет своим мыслям останавливаться на подобных вещах, то же самое должно быть верным и для женщин. И на этом мы закроем эту отвратительную тему»[280].

Можно только дивиться, как Эпли вообще удалось родить сына. Хотя Лавкрафт держал свою половую жизнь в узде, он рано отказался от мысли навязывать свои моральные принципы другим. В 1921 году он писал Кляйнеру: «Размышляя над происхождением своих убеждений, я недавно задался вопросом, не являются мои антиэротические взгляды слишком поспешными, сформированными из одного лишь субъективного предубеждения, а не из скрупулезных и беспристрастных наблюдений… Соответственно, я уже почти убежден, что половой инстинкт у большей части человечества на много сильнее, чем я мог бы допустить без обширной начитанности и воображения, и что он безжалостно довлеет над средним человеком — даже из интеллектуальных классов — до такой степени, которая делает его низвержение при помощи высших интересов невозможным… Единственное средство излечения, казалось бы, лежит в постепенной эволюции общества за пуританскую фазу и принятии некоторых послаблений в морали внебрачного сожительства».

Лавкрафт был убежден, что рождение детей может быть гражданским долгом, но удовольствие не имеет с этим ничего общего: «Неизменной обязанностью примерного гражданина является невозмутимое привнесение своей доли в воспроизводство будущего поколения, но некоторые столь позорно уклоняются от ответственности, что иностранцы, вероятно, поглотят нас за какие-то несколько лет, если только не будут сдержаны законодательством и Ку-клукс-кланом».

Позже некоторые молодые литературные протеже Лавкрафта, вроде Лонга и Дерлета, взяли в привычку хвастаться ему в своих письмах об успехах с девушками. Часто результатом было ответное письмо с терпеливыми наставлениями в строгой сексуальной морали. Например, Лавкрафт убеждал, что вседозволенность во внебрачных связях логически приведет к требованиям подобной свободы в содомии, инцесте и скотоложстве. И они будут оправдываться как «почтенные и прогрессивные»[281]. Он полагал, что народы и культуры, допускающие подобные свободы, находятся на пути к упадку и разложению. Современные социальные тенденции наводят на мысль, что Лавкрафт, возможно, был не так уж и неправ.

Когда Лавкрафт познакомился с Соней, она спросила его в письме, что он думает о любви. Ответом была многословная проповедь, как если бы холостой философ обращался к юной ученице, готовящейся выйти замуж: «Взаимная любовь мужчины и женщины друг к другу — воображаемое переживание, заключающееся в наделении ее объекта неким особым отношением к эстетико-эмоциональной жизни испытывающего ее…

Юность привносит с ней определенные эротические и образные стимулы, заключающиеся в осязаемых явлениях стройных, невинно позирующих тел и зрительных образах классических эстетических форм, символизирующих тип свежести и юной незрелости — что очень прекрасно, но не имеет ничего общего с семейной любовью.

Ни один сдержанный мужчина или женщина не предполагает подобного исключительного физического состояния возбуждения кроме как в кратком периоде ранней юности, и любая личность высокого уровня развития при приближении к среднему возрасту может вскоре перенести свои физические нужды в другие области. Для таких людей другие формы возбуждения значат много больше, нежели сексуальное выражение, поэтому они уделяют ему лишь поверхностное внимание…»