Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes

как-то связывает нас с Мироном. И, если я закрою глаза, он мигом исчезнет.

— У меня не было и шанса объясниться. Умом понимаю, что обвинял ты справедливо, доверяя своим глазам, а душой — нет, Мир, не понимаю, как у тебя язык повернулся… Не понимаю, почему ты так свободно списал меня в утиль, почему ты захотел сослаться на прошлый опыт, почему тебе было так просто отказаться от меня…

— Так просто? — цедит ошеломленно. — Так, блядь, просто?..

Что я могу ответить ему на это? Только очередную порцию прожитых обид:

— Ты моментально съехал и продал квартиру, исчез. А сегодня, когда я пришла к тебе, оттолкнул.

— Ты пришла ко мне? — тянет с саркастической ухмылкой. — Серьезно? Поэтому драпанула в лес, как только увидела? От большой любви?

Сглатываю, изумленная его интерпретацией.

— Ты даже сегодня, Адель, не смогла пойти до конца и выбрать меня, а не свои страхи. Если бы не твоя истерика, мы сейчас так и разошлись бы, ничего не сказав друг другу. Разве нет? Потому что ты снова отступила.

Мне нечего сказать. Моргаю, наблюдая, как ураган любимых глаз постепенно утихает. Десять-одиннадцать баллов — жестокий шторм:

— Мне было просто отказаться от тебя? Правда? Мне, который с ума сходил, всё свободное время проводил рядом с тобой, мчался к тебе при каждом удобном случае? Мне, который даже в тот гребаный день спешил тебя увидеть, сделав сюрприз?

Девять баллов — сильный шторм:

— А что делала ты? Всю дорогу искала причины не развивать отношения. У меня было стойкое чувство, что в твоих глазах я просто не стóю ничего, не имею той ценности, которую для меня представляешь ты сама. Всегда в приоритете что-то другое: твоя закомплексованность, твои предрассудки, твой бывший...

Я хочу возразить, но не получается.

Будто сейчас его очередь фонтанировать болью. Сдержанной мужской болью, которая не приносит урона обстановке, как моя истерика, но наслаивается тонкими пластами на и без того измученной душе.

Восемь баллов — штормовой ветер:

— Как только казалось, что вот оно — сейчас ты сделаешь шаг мне навстречу, ты делала два шага от меня. Приходилось ловить и удерживать тебя хотя бы на таком расстоянии. Потому что отпускать, мать твою, свою женщину я не собирался. Но она очень сильно постаралась, чтобы все закончилось не так, как я планировал.

Да. Да. И еще раз да. Я признаю′ все ошибки. Транслирую свое согласие в смиренном взгляде.

Семь баллов — очень сильный ветер:

— А планировал я затащить тебя в свою берлогу раз и навсегда.

О Боже... Рада была права. Он хотел сделать мне предложение.

Как же мучительно сознавать всё это...

— Какая теперь разница? Ты же потом за мной не пришел, — слабо подаю голос, качая головой. — Меня убивает мысль, что ты за мной так и не пришел, Мир. Я ждала. Очень.

Ольховский наклоняется еще ближе, мы вибрируем, цепляясь за дыхание друг друга.

Скачок сразу к четырем баллам — умеренный ветер:

— Я, Адель, приходил за тобой каждый Божий день. Всё то время, что мы были вместе. Физически. И потом, когда разошлись. В своих мыслях. Где надевал тебе на палец это чертово кольцо, что катаю с собой в бардачке уже хер его знает сколько месяцев... Но, может, ради разнообразия надо было, чтобы за мной хотя бы раз пришла ты? Хотя бы раз.

— Я пришла сегодня, — дроблю упрямо.

— Ты пришла сегодня, — механически кивает. — Спустя полгода. Мелькнула призрачной тенью и исчезла.

— Прости, — срывается с губ дрожащей мольбой, и я внезапно понимаю, что это самое важное. — Прости, Мир! Прости, что всё испортила. Я просто хотела, чтобы ты знал... что я люблю тебя. Что я никогда не желала причинять нам обоим столько горечи. Что была неправа, но мне понадобилось много времени осознать и принять очевидные вещи. И что ты — лучшее, что есть и будет в моей жизни.

По-моему, на этом действительно всё. Больше мне нечего сказать. Только шмыгаю носом под пытливым мужским взглядом.

Становится неестественно тихо. Так тихо, что я слышу голоса соседей за стенкой. Концентрируюсь на посторонних звуках, бездарно пропуская момент, когда между мной и Миром что-то неуловимо меняется после моих слов.

И там, где я жду новой бури, вдруг воцаряется штиль.

Поверхность зеркально гладкая, дымчатые глаза ясные и, кажется, даже обдают теплом. Я не смею надеяться на что-то, но... сердце сладко сжимается, подавая хрупкие сигналы радости, когда мужские губы проходятся по моим губам в нежной ласке и невесомой дорожкой перемещаются по щеке к самому уху:

— А, может, будет всё-таки кое-что получше, Медная?.. — Что? — шепчу, замирая, восторженно и испуганно одновременно. — Будем... «мы»? — развевается белый флаг в родном голосе.

Голова начинает кружиться, порывисто хватаюсь за его рубашку на груди и жмурюсь. Пока внутри меня огненный шар, взорвавшийся от этого признания, обжигает неистовым счастьем, рождающим новый поток горячих слез.

Мне больше не страшно быть слабой.

Потому что сильные руки подхватывают, страхуя. Потому что бережно ведут к кровати, сдирая покрывало с осколками и опуская на постель. Потому что успокаивают, даря трепетные прикосновения.

И губы снова находят мои губы. Сцеловывая соленые дорожки.

Поцелуи сменяются долгожданными признаниями. Холод за грудиной — кипящим гейзером. «Ты» и «я» — бесподобным «мы».

50. За секунду до…

…того, как вступлю в новую жизнь обновленной версией себя.

Словно дежавю, просыпаюсь от вкусных запахов и долгое время лежу под одеялом, думая, что это мои остаточные сны. Постепенно вплетаюсь в реальность. Пробуждаюсь под четкое осознание — нет, это было со мной и в самом деле: меня любили весь вечер и обнимали всю ночь.

Бесшумно ретируюсь в ванную. Потому что представать перед невероятным мужчиной в первое утро после перемирия — миссия ответственная, надо подготовиться.

Возвращаюсь через минут пятнадцать и зависаю, глядя на учиненный бедлам. Вот это да... ну просто последствия сейсмической тряски. Интересно, почему мне ни капли не стыдно? Даже наоборот — внезапно весело.

Утыкаюсь в широкую спину млеющим вмиг от воспоминаний взглядом и мысленно призываю Мира повернуться.

Срабатывает.

Я не рассчитываю силу нашего визуального контакта. Меня будто молнией пронзает, как только встречаюсь с глазами Ольховского. А перед собственными глазами