Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

комсомольцем, потому что надоело носить красный галстук, а комсомольский значок был уже символом старшего возраста. Как и все, я штудировал устав ВЛКСМ, из которого в райкоме прежде всего спрашивали права и обязанности комсомольца. Также нужно было знать, за что комсомол был награжден тремя орденами Ленина. Я все это знал назубок и в декабре 1951 года получил комсомольский билет. Моей основной комсомольской нагрузкой, как и в пионерскую эпоху, был выпуск стенной газеты, что я научился делать в совершенстве, и, убедившись, что передовицы никто не читает, нередко использовал старые статьи с обновленными заголовками. Так тихо и мирно протекала моя комсомольская юность, как вдруг в «Правде» появилась ужасная новость – заболел товарищ Сталин, лучший друг молодежи, великий вождь и учитель. Пару дней мы, как и вся страна, жили только сводками о его здоровье, и каждое утро дежурный по классу вывешивал на доске очередной выпуск газеты с сообщениями ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Наконец страшный день наступил: 5 марта 1953 года Сталин умер. Сейчас в это трудно поверить, но не только мы, глупые, распропагандированные юнцы, но и взрослые люди плакали навзрыд, причитая: «На кого же ты нас покинул? Что же теперь с нами будет?» Москву охватила какая-то истерия. Я сам задавал старшим вопрос, как же мы будем жить без товарища Сталина? Родители отмалчивались, а дед глубокомысленно хмыкал: «Посмотрим!»

В воскресенье 8 марта гроб с телом Сталина выставили для прощания в Колонном зале Дома союзов. И потекли людские реки. Я не мог и помыслить, что я не увижу Сталина, и хотел идти в Колонный зал с школьными ребятами, но мать меня не пустила. Тогда я уломал своего отца, который в перерывах между санаториями и больницами находился в это время дома. Мать скрепя сердце отпустила нас. Около трех часов дня мы сели напротив дома на троллейбус маршрута «Б» и доехали до Самотёки, откуда по бульвару пошли в сторону Трубной площади, надеясь по Неглинной улице дойти до центра. Уже на уровне цирка мы влились в густую толпу, медленно двигающуюся в сторону центра. Неглинка оказалась перекрытой грузовиками, и люди в огромном количестве стали скапливаться на Трубной площади. Мы с отцом попытались протиснуться по Рождественскому бульвару в сторону Пушкинской улицы, но где-то на середине пути всякое поступательное движение остановилось. Мы стояли, стиснутые человеческими телами, на левой половине проезжей части. Слева были стены домов, а справа нас отгораживала от ограды бульвара колонна армейских грузовиков, стоящих вплотную друг к другу. Так мы простояли более двух часов. Стемнело. Давление усиливалось. Толпа медленно колебалась то в одну, то в другую сторону. Над людьми в свете уличных фонарей поднимался густой пар. Мне слышались разговоры «знатоков» о том, что, наверное, нас не пускают вперед, потому что по Пушкинской идут другие колонны, а когда они пройдут, то пустят и нас, и поэтому надо ждать. Мы ждали, да нам ничего и не оставалось делать, так как выбраться из толпы было невозможно. Становилось трудно дышать из-за человеческих испарений и все нарастающего давления на грудь и спину. Кое-где стали раздаваться стоны и матерная ругань. Какая-то женщина невдалеке истошно закричала. Началась паника. Люди как безумные попытались ломиться в запертые ворота соседних домов. Кого-то выпихнули наверх, и он пополз по головам и плечам стоящих внизу. Мне сбили шапку, но мы были сжаты так, что я не мог даже поднять руки, чтобы ее поправить. Внезапно я услышал хриплый стон рядом с собой. Это хрипел мой отец. Ему сдавили грудь, а после перенесенных поддуваний воздуха в плевру он мог дышать только одним легким, и ему катастрофически не хватало воздуха. Он прохрипел, что задыхается и сейчас потеряет сознание. Я стал отчаянно толкать стоящих рядом со мной людей в сторону грузовиков, крича, что отец умирает. Нам удалось немного продвинуться к кузову одного из грузовиков, в котором стояли несколько солдат. Я умолял их вытащить отца наверх. Наконец кто-то из мужчин, стоящих рядом с отцом, поднатужившись, подтолкнул отца кверху, и тут его подхватили под руки солдаты. В полуобморочном состоянии его втащили в кузов грузовика и положили на спину. Я сидел рядом и держал его голову на коленях. Он тяжело, со стоном и хрипами дышал и никак не мог отдышаться. Так он пролежал не менее получаса. Когда он понемногу пришел в себя, мы решили выбираться на волю. Это не так-то легко оказалось сделать: по другую сторону грузовиков бульвар также был заполнен народом. Нам удалось немного пролезть по грузовикам, а когда толпа стала менее плотной, мы спустились вниз и потихонечку стали пробираться в сторону дома. Наверное, мы шли домой часа три, не меньше. Отец часто присаживался и просил дать ему отдышаться. Я потерял шапку, и у меня были оторваны все пуговицы на пальто, у отца оторвали рукав куртки, наверное, когда тащили его на грузовик. Ботинки и брюки до колен были изжеваны и покрыты грязью. Но мы были живы.

Домой мы вернулись глубокой ночью. Мама и дед не очень волновались, так как не могли даже вообразить того кошмара, в котором мы побывали. По слухам, в ту ночь в районе Трубной площади погибли сотни людей, большая часть из них были растоптаны и раздавлены в жуткой «ходынке». Некоторые умерли от инфаркта, другие задохнулись, как чуть не задохнулся мой отец. Умершие люди продолжали оставаться в вертикальном положении, стиснутые со всех сторон. Говорили, что люди стояли всю ночь, и только с рассветом девятого марта, когда прекратился доступ в Колонный зал, стали раздаваться голоса из громкоговорителей с просьбой расходиться по домам. Официальных данных о числе жертв похорон Сталина не сообщалось. На следующий день дворники собирали кучи потерянных галош и грузили их на грузовик. Так были отмечены похороны человека, загубившего за свою жизнь сотни тысяч ни в чем не повинных людей.

А потом был арест и расстрел Берии, некоторые подробности которого мы узнали только много лет спустя. В январе 1955 года с поста председателя Совета Министров был снят и отправлен в отставку Маленков. Спустя год, в феврале 1956 года, состоялся двадцатый съезд партии, на котором выступил Хрущев, но о чем он говорил, большая часть советских людей могла только догадываться, питаясь в основном слухами. К этому времени я уже учился в институте, где нам было лишь сказано, что Хрущев выступил против культа личности Сталина. Вот только после этого «культ личности» стал официальным термином.

Часть