Время политики - Лев Семёнович Рубинштейн

скромно ответил я, – но дело тут не в моей скромности или нескромности. Дело в том, что живой (во всех смыслах этого слова, включая буквальный) автор с трудом и, как правило, без особого удовольствия представляет себе свой не слишком жизнеподобный портрет в школьном кабинете литературы. А уж если, не дай бог, представить себе свой же потрет в школьном учебнике с неизбежно пририсованными к нему гвардейскими усами, рожками или смешной шляпой с пером, то и вообще…»

Это я, собственно, к чему. К тому, что в наши дни многие люди негодуют по поводу того, что из школьной программы все время хотят изъять того или иного автора и его произведения.

У меня-то к этому двойственное отношение.

С одной стороны, понятно стремление нынешних казенных культуртрегеров подмять все под себя и под свои нехитрые представления о том, какие авторы прошлого и настоящего пригодны в качестве пресловутых «скреп», а какие только воду мутят и сбивают с толку неокрепшее нежное юношество, обдумывающее житье и мучительно размышляющее о том, чтение каких именно книжек способно наполнить его истинно патриотическим чувством, так необходимым в наши дни для успешной государственной карьеры или эффективного решения бизнес-задач различного уровня.

Это лишь одна сторона дела, хотя и довольно противная, чего уж тут говорить.

Суть другой состоит в том, что в самом факте исключения из школьной программы (или не включения в нее) некоторого числа приличных авторов и их произведений парадоксальным образом спасает их от всего того, о чем я написал в начале.

Зачем посредством школьного образования делать из хороших, ни в чем не повинных людей и их произведений источник граничащей с ненавистью сонной мучительной тоски? И это еще в лучшем случае.

Вот, например, одна милая девушка как-то призналась мне: «А знаете ли вы, что меня однажды из-за вас лишили стипендии?» – «Ничего себе! Это как?» – «А вы мне достались в экзаменационном билете. А я – ни бум-бум. И я долго, кстати, вас за это ненавидела. Ну, не то чтобы ненавидела, но, в общем…»

Скажите, коллеги-литераторы, каково это вам? И как после подобных признаний вообще смотреть людям в глаза?

Я, честно говоря, очень рад тому, что в годы моей школьной учебы в программе не было ни Платонова, ни Булгакова, ни Зощенко, ни Пастернака, ни Хлебникова, ни Заболоцкого. Ведь если бы, не дай бог, они там были, так многие из нас и пребывали бы в течение неопределенного времени в тягостной убежденности, что кто-то из них, допустим, «изобличал мещанство», а другой «в ярких сатирических образах показывал нам…»

Ой, вот пишу я это и сам чувствую, как из душевных глубин медленно поднимается мучительная изжога – последствие многочисленных детских травм.

Слава богу, этого не было. Но зато там были «Поднятая целина», «Молодая гвардия» или какой-нибудь, допустим, «Железный поток», если и оставившие свой след в памяти, то лишь в виде размашистых двоек в школьном журнале и не самых восторженных записей в дневнике.

В прессе и в социальных сетях жалуются и негодуют, что из программы то ли хотят изъять, то ли уже изъяли некоторых хороших писателей. Ну и что? И что им там делать, в этой программе? В советские годы многих из них и близко не подпускали к пропахшим вечной хлоркой кабинетам литературы, но зато их знали, слушали, пели, читали, цитировали. В отличие от многих из тех, кто как раз в этой самой программе был – и был там даже на самых почетных местах.

И это касается не только словесности прошедшего века. С классикой XIX века, оказывается, тоже не все так гладко. И все чаще звучат охранительные голоса на предмет того, что и Чехов, вообще-то говоря, немножко того… Да и Гоголь посмотрите, что пишет, даром что гений. Про Щедрина вообще лучше не вспоминать. И так ли безупречен Лермонтов в смысле патриотизма? Совсем, мягко говоря, не безупречен. Вот зачем нам вот это вот про «страну рабов»? Вот зачем?

Я их понимаю. И понимаю, что в пределах собственной аксиоматики они, в общем-то, правы и по-своему даже честны.

Большевики, придя к власти с утопическими лозунгами и риторической устремленностью в «светлое будущее», решили, что они – «после». Поэтому всю предшествующую культуру и общественную мысль изо всех сил старались адаптировать к своему «проекту» по созданию «нового человека».

Они присвоили классическую литературу, несущую в том числе и мощный критический заряд по отношению к «старому миру», с неофитской наивностью полагая, что она, эта литература, – «за них». Ну хотя бы потому, что так же, как и они, она была против самодержавного гнета и так же, как они, ставила во главу угла «простого человека» и вообще «народ».

Постепенно, когда новые поколения стали чуть более внимательно вчитываться, всматриваться и вслушиваться в «наше наследие», стало все более отчетливо видно, что все это, мягко говоря, не за, а уж скорее – против.

У советской власти взаимоотношения с русской классикой и с ее школьным преподаванием были непростыми. С одной стороны, она, власть, всеми силами пыталась приватизировать классику с целью повышения собственной легитимности, хотя бы в своих собственных глазах. С другой – вся русская литература, прочтенная непредвзятыми глазами, отчетливо была против нее. И некоторые это уже хорошо понимали или хотя бы об этом догадывались, но тупая и неповоротливая инерция, которая, к слову сказать, их, в общем-то, и погубила, была куда сильнее их понимания.

Так постепенно стало проясняться, что отечественная и мировая культура были чем-то вроде Троянского коня, подрывающего те самые устои, подпирать которые вроде как полагалось по навязанной им должности.

Нынешние, резво отряхнувшись от постылых идеологических догм, этот коварный опыт учли и стали выстраивать свой невнятный «Русский мир» не «после», а «до». До всего вообще. Голый человек на голой земле подбирает обгорелые черепки былого «величия», складывает их в бесформенные кучки и украшает все это дело полосатыми ленточками.

Все понятно. Но не надо так уж сокрушаться по поводу того, что будет в школьной программе, а чего там не будет. Школьную программу не следует путать с Гамбургским счетом, это разные «счета», хотя в частных случаях они иногда могут и совпадать.

Со школьной программой можно производить различные манипуляции в угоду той или иной конъюнктуре. С Гамбургским же счетом такие номера никогда не проходили, никогда не пройдут и впредь.

И может быть, оно даже и хорошо, что из школьной программы уберут что-нибудь хорошее. Хотя бы потому, что дети и молодые люди усилиями всякого