Соперница королевы - Элизабет Фримантл

происходит на самом деле. Там просто ужасно, сестра, я сильно рисковал. Моих людей могли вырезать всех до единого. Я искренне верил, что принял наилучшее решение для Англии, а меня называют предателем. – Эссекс смотрит на Пенелопу. Та с радостью замечает, что его глаза горят от гнева. Лучше гнев, чем уныние. – Хотел бы я посмотреть, как повел бы себя Сесил под бешеным натиском ирландцев. Постоянные засады, не знаешь, когда и откуда ждать атаки, кругом грязь, сырость, страх, болезни, голод, нехватка припасов. Нам так ничего и не прислали. Не сомневаюсь, по вине этой скрюченной крысы.

– Бедный мой мальчик. – Пенелопа гладит его по волосам.

Эссекс отстраняется, садится прямо.

– Там, в Ирландии, я узнал о нашем отце такое, чего лучше бы не знать. Он совершал ужасные, бесчеловечные поступки, не имеющие ничего общего с духом рыцарства. – В отчаянии он обхватывает голову руками. – Это место пробуждает жестокость. Но я не хотел… – Он будто не в силах сформулировать свою мысль. – Не хотел…

– Знаю.

– Нет, не знаешь. Я не хотел поддаваться злу, потому и заключил перемирие. Не для того я унаследовал меч Сидни, чтобы превращаться в кровожадного дикаря.

– Правда на твоей стороне, Робин, Господь все видит.

– Я еще не готов отправляться на Его суд.

– Мы этого не допустим. Ты не один. – Пенелопа чувствует, что брат слегка воспрял духом. – Я с тобой, многие готовы прийти к тебе на помощь – думаю, наберется целое войско. И шотландский король нас поддерживает. – От собственных слов мороз идет по коже. С одной стороны – войско, с другой – король Шотландии, а вместе… Даже подумать страшно. Должен быть иной способ вызволить брата.

– Забери это, – пошарив под рубашкой, Эссекс вытаскивает кожаный кошель с письмами Якова. – Меня будут держать в Йорк-хаусе, под присмотром лорда-хранителя. Нельзя, чтобы их нашли.

– Он писал тебе?

Брат кивает:

– Наша позиция едина.

– Значит, в самом худшем случае мы поставим его на трон чуть раньше, чем ожидалось. – Пенелопа прикрывает рот рукой, не в силах поверить, что озвучила столь крамольную мысль, но идея принадлежит не ей одной: так думают Эссекс, Летиция, Блаунт, Саутгемптон… и многие другие. На кону выживание их рода… и судьба Англии. – К счастью, пока до этого не дошло. Если королева сама объявит Якова наследником, вся страна вздохнет с облегчением. От неопределенности только хуже.

– Пока до этого не дошло, – повторяет Эссекс.

– Когда будешь говорить с ней, призови на помощь все свое обаяние. Я со своей стороны приложу все усилия, чтобы тебя выпустили. – Пенелопа мужественно улыбается. – Как только окажешься на свободе, будем думать, что делать дальше. Может, она простит тебя; чудеса случаются. Вопрос в том, кто шепчет ей на ухо. – Нет нужды произносить имя Сесила. – Я должна идти, пока все не проснулись. Верь мне, Робин. – Она встает, поднимает брата на ноги.

– Я боюсь, – тихо говорит Эссекс. Вероятно, Пенелопа единственная, кому он может признаться в слабости. Она вспоминает о перепуганной Фрэнсис, производящей на свет его дитя. Так сложилось, что Пенелопе суждено унимать тревоги всех своих родных, пряча собственный страх.

– Я на твоей стороне. – Она целует брата в обе щеки и выскальзывает в коридор, где ее ждет Блаунт, чтобы отвести в Юэлл.

Едва выйдя за ворота дворца, Пенелопа прижимает возлюбленного к дереву, жадно целует, словно черпая в нем силу. Она закрывает глаза, на мгновение забывается в его крепких объятиях, чувствуя биение его сердца, наслаждаясь теплом его дыхания. К ее удивлению, на глазах наворачиваются обжигающие слезы. Она им не противится. Блаунт не произносит ни слова. Когда слезы наконец иссякают, он тихо шепчет:

– Чтобы ни случилось, я с тобой.

Декабрь 1599,

Уайтхолл

Сесил расположился в укромном уголке коридора, ожидая аудиенции. Теперь, когда Эссекс в немилости – он в заточении уже три месяца, и непохоже, что королева его простит, – первый министр возвысился как никогда.

Подходит леди Рич в сопровождении сестры. Женщины приветственно кивают, неискренне желают доброго дня. Обе в траурных платьях, хотя никто не умер, – таким способом они выражают поддержку брату, который гниет в тюрьме Йорк-хауса и, по слухам, тяжело болен. Сей пафосный жест вызвал невиданное бурление сплетен, и многие придворные дамы в знак солидарности тоже стали носить черные перья. Королева старательно игнорировала фальшивый траур. Однажды, когда в церкви Святого Климента зазвонил колокол, возвещая смерть графа (разумеется, ошибочно), она поинтересовалась у одной из фрейлин, кто умер, и побледнела, услышав ответ. Даже толстый слой белил не смог скрыть ее волнения. Елизавета схватилась за спинку кресла и сделала вид, будто у нее закружилась голова.

Большинству женщин траур не к лицу, но этих двух он даже красит, особенно леди Рич. Ее сестра тоже привлекательна, однако напоминает копию с великой картины: радует глаз, но лишена безупречности и глубины оригинала. Похоже, леди Рич не особенно обращает внимание на внешний вид: если присмотреться, ее наряды небрежно подобраны, к грязному подолу прилипли нитки, щеки не нарумянены, воротник не накрахмален, на ногтях заусеницы, все кое-как. Сесил, для которого порядок превыше всего, неприятно удивлен и озадачен. Тем не менее он по-прежнему восхищается ею, как и в день их первой встречи. Они ровесники, но она с легкостью несет свои тридцать шесть лет и выглядит гораздо моложе, а изможденное лицо Сесила, которое тот утром увидел в зеркале, свидетельствует о каждом прожитом годе. Привлекательность леди Рич не поддается объяснению. Там, где ценится миловидность, истинная красота ничего не значит, возраст не может конкурировать со свежей юностью, острый безжалостный ум должен отравлять обаяние, тем не менее эти качества прекрасно сочетаются и производят сногсшибательное впечатление. И все же Сесил не может понять, чем она так приворожила Блаунта. Тот мог бы заключить выгодный брак с богатой наследницей из знатного рода, однако остается верен женщине, на которой не может жениться, и мирится с тем, что его дети – бастарды. Сам Сесил никогда бы не зашел столь далеко.

– И вам доброго дня, дамы.

К его удивлению, они останавливаются рядом с ним. Из учтивости ему приходится встать.

– Не вставайте, милорд, – с неожиданно теплой улыбкой произносит леди Рич. В ее устах обращение «милорд» звучит так, будто она презирает его за то, что он носит титул по должности, а не по праву рождения. Недавно полученный пост лорда-хранителя Малой печати внезапно представляется Сесилу незначительным. Он нервно стряхивает с рукава пылинку.

– Полагаю, вы рады, что лорд Маунтджой получил назначение в Ирландию. – Удержаться от колкости выше его сил.