Сильнее ветра 2. Горизонт свободы - Лия Аструм

не видел лица Джексона, но даже через его специальный шлем ощущал, как он был в корне не согласен с Миллером.

Их немой спор дал мне время для оценки ситуации. Виктора в ангаре я не увидел. Зато увидел четыре мёртвых тела из его свиты и испытал двойной всплеск радости, найдя среди них Карлоса и не обнаружив Белль. Выжил?

Вернув взгляд Эм, я приложил все силы к тому, чтобы прозвучать мягко.

– Иди ко мне. – На деле вышло нетерпеливо и хрипло.

Нерешительно переступив с ноги на ногу, цветочек сделала короткий шаг. Ещё один. А затем сорвалась на бег и, со всей дури вписавшись в мою грудь, расплакалась. Я поцеловал её в макушку и, подхватив под ягодицы, заставил оплести себя ногами. И только тогда почувствовал обжигающую боль в левом плече.

– Опустить оружие! – отдал приказ Джексон, и я, расслышав кашель в всхлипах моей девочки, двинулся к выходу из ангара, желая скорее очутиться на свежем воздухе.

– Тише, малыш, не плачь. Всё закончилось.

Эм льнула ко мне, зарывалась носом в шею, пачкалась чужой кровью и распугивала всех чертей. Твари горбились, пятились назад, трусливо расползались по норам. Мне не нужно было пресловутое «всё будет хорошо». Достаточно было ядерной смеси лучшего успокоительного: кольца её рук, тепла её тела и аромата сладкой клубники.

Я быстро пересёк асфальтированный участок, заставленный полицейскими тачками. Выловил взглядом машину скорой помощи и, приблизившись, усадил Эм на специальную ступеньку. Накинул ей на плечи плед, поданный медсестрой, и опустился перед ней на корточки.

– Фостер что-то сделал тебе? – спросил я. Щека Эм распухла, и из-за отёка, захватившего всю левую сторону, один глаз стал немного у́же правого.

– Нет…

– Трогал тебя? – Я скатился взглядом к её бёдрам, отыскивал следы преступления.

Шмыгнув носом, цветочек отрицательно мотнула головой, и я, выдохнув, поцеловал её в лоб.

Пока медсестра обрабатывала ей лицо, мужчина в белом халате занимался моим простреленным плечом. Промыл, вколол сильный обезбол, от которого онемела вся рука, и, перевязав рану, сообщил нерадужные новости: пуля застряла внутри, и мне в срочном порядке требовалась операция по её удалению. А для этого было необходимо в самое ближайшее время попасть в больницу.

Мне дали всего лишь десять минут, и я, пообещав Эм, сильно взволнованной моей травмой, находиться в зоне видимости, отошёл к ожидающему меня Алексу.

– Где Мейсон?

Миллера повеселила очерёдность важности моих вопросов, и он даже выдавил что-то похожее на усмешку.

– Улетел на птичке в госпиталь. Потерял слишком много крови, шансы малы.

Меня затопило невероятным облегчением. Неважно, какие шансы, главное – что они есть.

– Смотрю, тебе не терпится узнать про детей, – иронично хмыкнул Миллер.

Он сегодня пребывал в каком-то невероятном настроении. По сравнению с Алексом, с которым мне довелось пообщаться на вечере, этот был его клоном, собранным из более приятных качеств.

– Они в порядке, показания получены от семерых. Под запись с автографами. Виктор не отвертится.

Я посмотрел в сторону ангара. Всю территорию перед ним заполонили машины с мигалками, и где-то в одной из них в наручниках сидел Виктор. Скорее всего, не будь здесь Миллера, я повторил бы его участь.

Бешено захотелось покурить. Я достал из пачки Эм ещё одну сигарету, прикурил и, покрутив зажигалкой в руке, спросил:

– Заберёшь?

– Оставь себе.

Эту зажигалку мне прислали люди Миллера. В ней был установлен маячок на случай, если у меня отберут телефон. Что, собственно, и произошло.

– Меня удивляет, что ты передумал и спас мою задницу. Но твоему присутствию я удивлён ещё больше. Думал, ты будешь сидеть в своём царском кресле и смотреть всю операцию в прямой трансляции, попивая коньяк столетней выдержки.

– Предпочитаю виски. Понравилось моё кресло?

Я выдохнул дым и, помусолив губами фильтр, сделал ещё одну глубокую затяжку.

– Да, на вид довольно неплохое.

– А ещё оно очень удобное. Я прилетел в Чикаго два дня назад. Хотел лично посмотреть в глаза человека, по вине которого погибло много моих людей, – уже без шуток продолжил он. – Считай это прихотью. В протоколах следствия меня не будет. Что касается твоего спасения – это небольшая услуга за честность.

Небольшая, значит. У нас явно различались масштабы восприятия этого мира.

– В итоге, каждый получил то, что хотел, – резюмировал я, глядя на парней, укладывающих обезображенное тело Фостера в чёрный мешок.

Я не жалел, но руки не отпускала нервная дрожь, и, до кишок втягивая дым, я силился выпнуть из себя трясучее состояние уязвимости. Я все ещё двигался на каком-то адреналине, понимал, что произошло, и в то же время словно глядел со стороны.

– Не совсем, – скучающе протянул Миллер. – Ты живой и даже в сознании.

Затянувшись, я ухмыльнулся.

– Прости, что разочаровал. – Выкинул окурок и, убрав грязные ладони в карманы, искренне поблагодарил: – Спасибо. Слышал, ты терпеть не можешь криминал.

Алекс меня удивил. Совсем не брезгуя кровью, сам протянул мне руку и уверенно закрепил мужским ритуалом удачное завершение нашей миссии.

– Я люблю справедливость. Удачи, Уайт. В ближайшие месяцы она очень сильно тебе пригодится. – И, повернувшись, обратился к Эм, которая весь наш разговор обеспокоенным взглядом прожигала во мне дыру. – Привет Леону.

Беру свои слова назад. Его клон – та ещё сука.

Глава 23.

Максвелл. 

В больничной палате было душно и до странного тихо. Царящий полумрак из-за окна, затянутого серыми жалюзи, горчил унынием. И даже картина с изображением одуванчикового поля не вносила никаких позитивных нот в моё вялое после анестезии настроение. Специфический запах лекарств, к которому мои носовые пазухи уже должны были привыкнуть, именно в этой комнате воспринимался колюще остро.

– Пить хочешь? – спросил я и посмотрел в глаза своему… своему кому? Другу? Вывод зависел от исхода диалога.

Мейсон лежал на оборудованной всякими примочками кровати и настороженно пялился на меня в ответ. Не шевелился. Его живот был туго перевязан бинтами, и бордовые капли на белой ткани мгновенно вызвали во мне желание позвать персонал и разобраться, какого хрена кровит шов. Но я сдержался.

– Нет.

Приняв ответ, я неторопливо прошёл вглубь палаты и, остановившись у изножья кровати, перешёл к сути:

– Через три часа меня здесь не будет. Это твой последний шанс рассказать мне всю правду.

Лотнер вздрогнул, гулко сглотнул и обвёл осторожным взглядом моё забинтованное плечо и торс. Хотел спросить и не решался.

Я видел, как ему тяжело: весь пепельно-серый, осунувшийся, мучающийся болями и несвойственной ему неуверенностью. Последнее было самым непривычным.

– Мои родители работали на Виктора, – хрипло заговорил Мейс. – Они были