Кабинет доктора Ленга - Чайлд Линкольн

– Должно быть, это очень больно.

Он подождал немного, проверил работу прибора и установил таймер на отложенное возвращение в ждущий режим через пять минут. Потом оглянулся на часы, засекая время, стащил с себя белый лабораторный халат, под которым оказалась странная одежда, похлопал по карманам, осторожно обошел колеблющийся круг яркого света и встал прямо перед ним.

– Поехали! – прошептал Ференц.

Он шагнул в круг, его силуэт подернулся рябью, потускнел и наконец совсем исчез.

65

26 декабря 1880 года, среда

Оторопевший Ференц почувствовал, что падает. Похожее ощущение бывает во сне. И как только он приготовился к жесткому приземлению, под ногами оказалась твердая, мощенная камнем поверхность. Он пошатнулся, но сохранил равновесие. Оглядевшись, Ференц понял, что находится в кривом грязном переулке, стены которого оклеены старинными объявлениями с таким же шрифтом, как на плакатах времен Гражданской войны. Вот только афиши не были старинными, они казались совсем новыми и держались при помощи такого свежего клея, что Ференц едва не ощутил запах лошадиного коллагена… Но тут в ноздри ему ударил другой лошадиный запах, куда более сильный. Он захромал по переулку и вышел на открытую площадь.

Ференц посмотрел сначала налево, потом направо. Площадь была забита экипажами, сплошь конными. В воздухе висела пелена угольного дыма.

Разумеется, Ференц готовился к этому – рассматривал фотографии, чтобы выбрать подходящую одежду и убедиться, что выдержит моральный и эмоциональный шок от путешествия в прошлое. Однако, оглядываясь по сторонам, он понял, что никакие средства не могли подготовить его к встрече с реальностью. Окружающее напоминало декорацию из старого кино, только более грязную, шумную и… нескончаемую. Он постоял на месте, несколько раз глубоко вдохнул, давая сердцу время успокоиться, а разуму – впитать то, что произошло. Он все-таки сделал это.

– Охренеть! – завопил Ференц, победно вскинув кулак к небу. Проходившая мимо женщина с двумя детьми, в платье с турнюром, остановилась и посмотрела на него удивленно и испуганно. – Прошу прощения… мэм, – сказал он и быстро отвернулся.

Проклятье, следует быть осторожнее, говорить как можно меньше и не привлекать внимания. Он превратил торжествующий жест в энергичное потирание рук и плеч, словно спасался от приступа дрожи. Было и впрямь очень холодно – холоднее, чем у ведьмы под сиськами. Он совсем забыл, что здесь декабрь 1880 года, а не июнь.

Ну и хватит об этом: обдумать свое удивительное путешествие, со всеми видами и звуками, он сможет дома, в полной безопасности. Ференц выждал немного, собираясь с духом, опустил голову и направился на юг по Бродвею, стараясь смешаться с толпой.

Напрасно с ним так секретничали, стоило больше доверять ему. Они должны были понимать, что, восстанавливая прибор, он неизбежно разберется в принципе его работы. Проктор знал, что именно из-за настырного любопытства Ференца вышвырнули из проекта марсохода. Но, Господи Иисусе, любой хороший ученый должен быть любопытным. Каждый раз, когда разговор заходил о том, что задумал Пендергаст, этот парень тут же менял тему. Ференц дал понять, что беспокоится относительно этической стороны вопроса, но Пендергаст отмахнулся от него. Они обращались с Ференцем как с малым дитятей, не обращая внимания на его тревоги. Вполне естественно, что он спрятал внутри прибора миниатюрный диктофон с жестким диском. Этого требовали нормы морали и научные протоколы безопасности.

Чертов Проктор! Ференц ненавидел этого мерзавца с каменным лицом. Подонок всерьез грозился убить его. Вот награда за то, что он совершил невозможное, и всего за две недели. После этих угроз Ференц отбросил все оставшиеся сомнения – имеет ли право так поступать ученый? – и тайно извлек диктофон, чтобы прослушать записи тем же вечером.

Разумеется, к этому моменту он уже разработал план, но все же хотел выяснить, не кроется ли в параллельной временно`й линии нечто странное и опасное, то, о чем он не знает и что ему не понравится… Возможно, именно это от него и скрывали. Но когда он прослушал запись… Подумать только! Одни бредовые семейные разборки. Какая-то дешевая драма со спасением девушки и убийством доктора. Использовать всю мощь и потенциал прибора для такой банальщины просто преступление. Вся миссия Пендергаста походила на десятицентовый любовный роман, хотя, имея под рукой такое устройство, можно было заработать миллиарды, изменить мир, переписать историю.

Он пересек Сороковую улицу в толпе, истекающей потом, несмотря на мороз. Ференц постарался одеться соответственно эпохе. На нем были фланелевая рубашка в красно-черную клетку от Л. Л. Бина, черные брюки карго и шнурованные ботинки «Доктор Мартенс» оригинальной модели «1460». И все же прохожие бросали на него косые взгляды, будто он только что приехал из Тимбукту или еще откуда-нибудь. Ференц остановился, пошаркал ногами в пыли и слегка измазал ботинки в конском навозе, чтобы они не так блестели. Вероятно, стоило лучше изучить одежду этого времени. Впрочем, какая разница – он изучил то, что посчитал более важным.

Ференц всегда был параноидально скрытным, и годы работы над научными проектами, как секретными, так и обычными, только усилили эту особенность. Но вовсе не паранойя подсказала ему, что Проктор будет главной проблемой. Он ненавидел этого человека с самого начала: его неразговорчивость, дзен-буддистскую иронию, манеры крутого спецназовца и полное отсутствие уважения к гению Ференца: «Это вполне соответствует вашей репутации колючего, упрямого, неуживчивого человека». Но вчерашняя небольшая речь Проктора, после того как Пендергаст отправился на решающую вылазку, удивила и встревожила его. «Только шагните за черту, и вам конец. Раз – и все». Ференц не знал, что собирался сделать Пендергаст по окончании операции, но был убежден, что Проктор намерен уничтожить все следы… включая Ференца.

«А когда работа будет завершена, вы не скажете о ней ни слова. Никому».

На прошлой неделе, когда заключительные испытания показали, что прибор готов к работе, в голову Ференца пришла идея. Блестящая и легкоосуществимая. Он и так целыми днями не выходил из лаборатории, все необходимое было под рукой, и лишний час не имел большого значения.

Проктор пугал его, но в то же время злил. И Ференц решил задействовать свою злость, прежде чем у него сдадут нервы. Он внес в свой список лекарств бигидродиозипен – спрей, применяемый при сильной мигрени с аурой; на изменение в заказе не обратили внимания. Ференц увеличил концентрацию спрея, поместил его в колбу форсуночного распылителя и установил за контрольным пультом Проктора. Сбой, вызванный хитроумной, но безобидной разбалансировкой, дал повод включить прибор на стопроцентную мощность. А затем, уже со своего пульта управления, Ференц выпустил славное густое облако усыпляющего газа прямо на Проктора, стоявшего с другой стороны прибора. Парень должен пробыть без сознания не меньше пяти часов, а скорее, и все десять. То, что задумал Ференц, займет от силы три-четыре часа, потом он вернется в двадцать первый век, выйдет из этого жуткого дома и… «прощай, детка, прощай». А эти четверть миллиона Проктор может засунуть себе в задницу вместе со значком спецназа. В сравнении с тем, что Ференц принесет с собой, двести пятьдесят тысяч баксов, обещанные за «обслуживание», – это просто курам на смех.

Господи, как же все-таки холодно!

Дойдя до Тридцать шестой улицы, он остановился и посмотрел вперед, в сторону Гарольд-сквер. Вот они, справа, точно на том же месте, где и должны быть: три сферы из золотистой латуни (с тех пор она стала довольно тусклой и выцветшей), подвешенные на перекладине перед входом в магазин.

Ференц едва сдержался, чтобы снова не вскинуть кулак над головой.

Только одна проблема ставила его в тупик, и по иронии судьбы она была очень банальной – деньги. Чтобы план сработал, ему требовалось сто долларов, плюс-минус.