Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

— Ну как? Мне что-нибудь перепало в последнем тираже? — спросил Савватеев Корюшкина.

— К сожалению, мимо, Пётр Ермилович.

— Мимо, говоришь?

— Да, юзом, так сказать. В другой раз.

Начальник сурово сдвинул брови и тяжело засопел:

— А Мне надо в этот раз! Именно в этот!

Корюшкин побледнел, но взял себя в руки и даже усмехнулся:

— В этот — ха-ха — я уже сказал… Не пофартило.

— А почему же ты не говоришь, что я выиграл автомобиль? Мер-р-завец! Ты к тому же, оказывается, ещё и вор? Ты думаешь, я не знаю про выигрыш? Ошибаешься! Моя жена в порядке контроля над мужем переписала номера… И уже четвёртый день спрашивает: «Где автомобиль?»

Если бы Савватеев спросил помягче: «Не ошибаешься ли ты, мой друг?» — Корюшкин, возможно, ответил бы: «Может, и ошибся, надо посмотреть ещё раз». Но после того, как было произнесено «мерзавец» и «вор», рассудительный подчинённый понял: с Савватеевым ему больше не работать, даже если он вернёт ему лотерейный билет. Отношений никогда и ничем не поправить. И вообще, когда «выигрывал»? Номера-то были у него переписаны… Раз уж с базы уходить, то автомобиль надо оставлять себе.

От этих логических точных рассуждений Корюшкину сразу стало легче, и он ответил начальнику свободно и бесстрашно:

— Жена переписала, Пётр Ермилович? Посмотрела в таблице, на какой номер «Москвич» пал, вот и вставила в свой списочек… Знаете, как это называется? Вымогательство! Может, хотите, чтобы и вам «Чайку» купил?

— Вон! — закричал Савватеев. — Ты ещё ответишь! Я через суд…

Корюшкин уже улыбался.

— Через суд? А где свидетели того, что вы мне давали билеты? А если и давали, то каким образом вам удавалось так часто выигрывать? Я, конечно, не поправлюсь народному судье… Но и на вас он влюблёнными глазами смотреть не будет. Мне чего? Я с базы ушёл, да и всё. А у вас — положение…

На Петра Ермиловича Савватеева разговор с Корюшкиным оказал столь разрушительное действие, что его прямо с работы увезла машина с красным крестом.

Недели три он лежал дома, бредил и видел во сие машины разных расцветок.

Но потом цветные сновидения отступили от Савватеева, здоровье пошло на поправку, и он вышел на работу. Дела против Корюшкина он решил не возбуждать.

Рана, нанесённая Савватееву Корюшкиным, постепенно зарубцевывается. Но иногда всё-таки бывает очень больно. В тех случаях, когда он идёт по городу и около него, скрипя тормозами, останавливается вдруг кофейный «Москвич».

— Пётр Ермилович, может, вас подвезти, а?

1969

ДЛЯ ЧЕГО ЧЕЛОВЕКУ ЯЗЫК ДАН

Сказка

История, о которой я хочу рассказать, произошла в городе, что стоял на берегу небольшой речушки. Когда стоял, неизвестно. Учёные спорят. Одни говорят: «Давно». Другие заявляют: «Недавно». И в этом нет ничего удивительного: раскопки только закончились — и в руки археологов попали сотни миллионов порою противоречащих друг другу документов.

От других городов до нас дошло по две-три глиняные таблички да по нескольку строк из летописей, и нам всё ясно. На табличках и в летописях писали коротко.

Но о раскопках я скажу в самом конце.

Город назывался Дебатово, потому что жители его любили поговорить и много заседали. И ничего предосудительного в столь пустопорожней трате времени они не видели.

Так было и в тот день, когда в Дебатове появился Старичок странник. На голове — шапка поношенная, в руке — палка суковатая. Бородка рыженькая, усы висячие. Странникам бриться некогда: они странствуют.

Дед Мороз тоже ведь странник, и если его побрить, то он перестанет быть самим собой и превратится в обыкновенного оседлого гражданина с постоянной пропиской. И будет за деньги продавать мороженое. Или поступит грузчиком на хладокомбинат.

Пришёл Старичок в Дебатово по делу, но решения его добиться нигде не мог. А дело-то несложное, совсем пустячное.

Был странник ходатаем от одного человека. И тот человек ему сказал:

— Тебе хорошо: ты волшебник. Что захотел, то и сделал. Только пожелал — и желание явью обратилось. А мне вот справка нужна, что я — это я, что моим отцом был мой отец и что дом, в котором я живу, — это дом, в котором я живу. И сколько ни хожу, никак документа получить не удаётся.

А Старичок и вправду волшебником был. Усмехнулся он и ответил:

— А не шутишь ли ты, неудачник? Неужели обязательно быть волшебником, чтобы простую справку тебе выдали? Пойду-ка я за ней сам. И не как волшебник, а как обыкновенный проситель.

Несколько раз ходил Старичок туда, где справки дают, ничего не добился. То, говорят, подождите: заседают. То, говорят, посидите: совещаются. То, говорят, покурите: дебаты продолжаются. То, говорят, уходите, потому что неизвестно, когда они кончатся.

Побрёл он по городу и в других конторах ту же картину увидел.

— Сейчас нельзя, папаша: говорят тут товарищи…

— И давно говорят? — спрашивает.

— Да часа уже полтора.

— А долго ещё то же самое делать будут?

— Да столько же, если не больше.

Рассердился Старичок, стукнул палкой.

— Ай-яй! Не понимают люди, для чего язык им дан. Язык — это благо. Но он может стать и бедствием. Пусть говорят! Пусть говорят! А с этой минуты — ещё и впятеро длиннее! Унты-панты-манты!

И как только он произнёс эти слова, со столба, что стоял при въезде в город, упала табличка с надписью: «г. Дебатово». И появилась другая: «г. Старовеликодебатово-на-Малой Велеречивке».

Улицы тоже таблички изменили. На смену прежним названиям: Гончарная, Кулинарная, Лесная — новые пришли: улица имени Лучших Людей Посудо-Гончарной Промышленности и Силикатно-Керамического Производства, улица имени Почётного Гражданина Старовеликодебатова-на-Малой Велеречивке Передовика Кулинарного Дела Повара Столовой № 13 Ивана Ивановича Иванова, улица имени Нашего Зелёного Друга, а также Его Защиты от Потрав, Пожаров и Различных Вредителей.

А жители города стали изъясняться очень пространно. Друг к другу они обращались не иначе как «всемимногосовершенноискреннеуважаемый».

Если шофёр нарушил правила и повернул не туда, регулировщик останавливал его и говорил:

— Что же вы, всемимиогосовершенноискреннеуважаемый, повернули с улицы имени Лучших людей Посудо-Гончарной Промышленности и Силикатно-Керамического Производства на улицу имени Нашего Зелёного Друга, а также Его Защиты от Потрав, Пожаров и Различных Вредителей на красный свет и тем самым нарушили правила движения автомобильного и иного транспорта по улицам, утверждённые Советом В семи многосовершенноискреннеуважаемых Регулировщиков города Старовеликодебатова-на-Малой Велеречивке?

Водитель отвечал регулировщику столь же многосложно, и, пока они объяснялись, в городе возникала гигантская транспортная пробка. И длинной чередой стояли омнибусы, кебы, трамы и автомобили.

На дежурный вопрос «как поживаете?» горожане отвечали подробно, всесторонне и глубоко.

При этом нередко, запутавшись в словах, теряли мысль, и тогда один просил другого:

— Постой, всемимногосовершенноискреннеуважаемый, о чём же я тебе начал рассказывать? Напомни.

Больные выздоравливали быстрее, чем врачи успевали заполнять историю болезни.

Дети в этом городе рождались поздно: родители очень долго объяснялись в любви.

Прокурор несколько месяцев произносил обвинительную речь, требуя присудить обвиняемого к двум неделям домашнего ареста.

Шестидесятилетний юбилей одного горожанина так затянулся, что в конце чествования его поздравляли уже с семидесятилетием.

В магазинах продавались пластинки долгоиграющие и очень долгоговорящие.

Репортажи о футбольных матчах длились сутками: матч уже давно закончился, а комментаторы всё комментируют, комментируют…

Авторы мемуаров успевали до конца жизни написать только первую часть труда — «Детство». Как они провели отрочество и юность, никто не знал.

Писатели писали длинно. Они работали над трилогиями и тетралогиями. На тех, кто писал покороче, смотрели с пренебрежением: малоформист, несерьёзный человек.

На них указывали пальцами:

— Э, люди, посмотрите на него! Он уже почти вышел из начинающих, а не приступил к созданию многологии.

На собраниях устанавливали регламент: десять дней — докладчику и по одному дню — выступающим в црениях.

И чему бы ни были посвящены форумы, симпозиумы, коллоквиумы и ассамблеи — ремонту телятников, торговле пионами или качеству губных гармошек, — докладчики начинали издалека, с происхождения человека.

— Человек, всемимногосовершенноискреннеуважаемые товарищи, произошёл от обезьяны…

Если докладчик не укладывался в регламент, слишком долго задержавшись на первобытнообщинном строе, то просил дать «ещё денька два-три».